Кайф, растущий в цене: как наслаждаться искусством
Миллиардеры Акс и Вагс прицениваются к работам Нико Таннера, кадр из «Миллиардов»
У десятков и сотен тысяч моих читателей, ждущих с нетерпением мои статьи об экономике и политике, мои эссе об искусстве вызывают вопросы: зачем вы, дорогой автор, об этом пишите и кому интересно современное искусство? Я понимаю, почему российская аудитория задает эти вопросы. По базовому образованию я искусствовед, и у меня в МГУ была редчайшая специализация — первобытное, или, правильнее и научнее, архаическое искусство. Я висел между кафедрой этнографии и истории первобытного общества, отделением искусствоведения и классической филологией. Только сейчас, спустя сорок с лишним лет, как я поступил в МГУ, до меня дошло, что я так неистово искал все эти годы — грани, границы, переходы, что отделяют нас от животных: где заканчивается двуногая скотина и где начинается человек?
Первое наше искусство
Животным тоже свойственна осмысленная деятельность, и даже создание технологических шедевров: муравьи строят муравейники, пчёлы строят соты, бобры плотины, вороны используют палочки и камешки, чтоб выковырять еду из труднодоступных мест. Обезьяны пользуются камнями и палками. Более того, человекообразные обезьяны, такие как гориллы, обучаемы человеческому языку глухонемых, и сами обучают ему своих детей. Гориллы сообщают исследователям о своих чувствах и переживаниях, и нам стало очевидным, что животным свойственна эмпатия, сострадание, привязанность, радость и печаль, и даже логика и чувство юмора. То есть они вполне себе соображают, и осознают себя как отдельных сущностей. Но чего нет у них?
Человеческое дитя воспроизводит мир в своём воображении
Скажу прямо и просто, не размусоливая: у них нет искусства, это есть та самая грань. Возможность творить — это дар Духа Божьего, это то самое, что вдохнул Господь Бог в человека, когда сотворил его из глины в Эдемском саду. Человек стал воспроизводить то, что видит, ибо ему Творец частично делегировал свои функции творца. Потом стал воспроизводить предполагаемое, воображаемое, фантазийное. Потому что у человека есть функция, не свойственная животным — это мечтательность. Человек обрёл способность строить в своём разуме воображаемые, желаемые или идеальные миры. У человека сложились представления об идеальном — то есть об эталонном как о совершенном, к которому нечего добавить и от которого нельзя ничего убавить. Вся история искусств до появления авангарда в России в начале 20 века как раз об этом. И тут русские совершили прорыв, которым пользуется весь мир, кроме самой России, потому что большевики сознательно задушили триумф разума, воли и высокого чувства, что стало кульминацией русской души и могло стать светилом для России, но стало светилом для всего остального мира, а в России этот огонь задули и засыпали дерьмом: авангардистов запретили, философов и писателей выгнали, а кто не свалил вовремя — посадили, расстреляли, сгнобили.
Никита Сергеевич Хрущев потихоньку приходит в бешенство на выставке авангардистов
Попытки русских корней и уцелевших пеньков дать вторые и третьи побеги жестко пресекали через тридцать и сорок лет снова и снова: “абстракцисты и педерасты”, “мазилы и тунеядцы”, “отщепенцы и буржуазные подстилки”. Удивительно не это. Удивительно, что русский творческий дух оказался настолько стоек и живуч, что даже в условиях выжженной земли давал какие-то ростки. Чтоб понимать, что удавленная русская культура и искусство значит для мира, расскажу известный в узких кругах случай.
Заха Хадид
Когда великая Заха Хадид, гениальный до степени абсолютности архитектор современности, впервые приехала в Россию, и её хотели отвезти, как положено, на Красную площадь и всё такое, она заявила со свойственной ей прямотой: “В задницу эту вашу Красную площадь и Сент-Базиля (Собор Василия Блаженного — А.К.)! К Дому Наркомфина меня везите!!”
Дом Наркомфина
И её из аэропорта сразу повезли на задворки американского посольства на Новинском бульваре, где стоял уже обветшалый и задрипанный, но ещё жилой объект, построенный Моисеем Гинзбургом в 1928 году.
Август Котляр (справа) исследует состояние Дома Наркомфина в 2006 году
Дворы были перекрыты, и грузная Заха, в тапках на босу ногу, как она всегда и везде ходила, побежала, роняя тапки, через грязь и слякоть к этому дому, упала перед ним в грязный снег на колени и зарыдала. Такова сила искусства, нашего, родного, русского, про которое у нас в России до сих пор идут дебаты, что, дескать, это вообще не искусство, а дрянь какая-то, и что мой трёхлетний внук так тоже может! Мне до сих пор в комментах пишут, что я — дурак, кретин, невежда, и как мне не стыдно писать в приличном и уважаемом федеральном издании про такое говно.
Архитектура Захи Хадид
В чём тут загогулистая заковыка? Таки в самом деле, многие произведения современного искусства не потребовали такого высокого мастерства, каким обладали мастера живописи прошлого или ныне живущие живописцы с сильной академической подготовкой. Которая, к слову, не гарантирует, что владеющий техникой живописи является настоящим художником, а не просто мазила, рисующий “похоже” и “красиво”.
Эталонная милота Боба Росса вызывает у нормальных людей рвотный рефлекс
Но не будем апеллировать ко вкусовщине. Мы заявили, что будем говорить о кайфе, то есть о получении удовольствия, и при этом, если мы покупаем такое удовольствие, то это не трата, не выброшенные одноразово деньги, а инвестиция, которая растёт в цене. Перейдём сразу к делу. Возьмём критерий цены, рыночной стоимости произведений искусства. Не оценки, а именно реальных цен, по которым происходят сделки между аукционами и приобретателями, между коллекционерами и галереями. На Западе это вполне прозрачные данные, потому что институт цены — это сложная производная от целого ряда факторов, и при известной дороговизне конкретного произведения искусства он становится инвестиционным объектом. То есть предметом, в который есть смысл вкладывать деньги, чтоб как минимум их не потерять, а в целом цель — это рост стоимости данного объекта, опережающий инфляцию.
Баския
Идеальная схема выглядит так — купить полотно Баскии в 1982 году за 2000 долларов и продать его в 2025 за 20 миллионов. Увеличение стоимости в 10 тысяч раз. При том, что 2 тысячи долларов в 1976 — это, согласно инфляционному калькулятору, всего лишь 11,5 тысяч в 2025 году, инфляция обесценила эти деньги всего в 4,5 раза. Немногие стартапы могут похвастаться таким ростом капитализации, разве только Apple и ещё несколько.
В галерее Askeri все правильно и по-честному — цена указана сразу
В российских галереях цен тоже не скрывают. Мы писали недавно здесь, как это в принципе работает, и в том числе в России. В галерее Askeri уже при открытии рядом с работой висит ценник. Это очень правильно и по-честному. Художники, арт-дилеры, галеристы — все зависят от денег, без денег искусство не делается, и этот рынок должен быть прозрачным, потому что картина или скульптура — это ценная вещь, и зачастую она гораздо ценнее, чем недвижимость или ценные бумаги. Допустим, вам по какому-то странному обстоятельству досталась от предков картина Врубеля или Матисса. Им больше сотни лет. За это время были революции, войны, величайшие социальные потрясения. Недвижимость либо отняли, либо снесли, точно в России никто ею по сотне лет не владеет. Деньги сменились несколько раз. Золото отнимали, его меняли на хлеб в годы войн и голода, в конце концов, из него предки делали себе зубные протезы, когда за несколько грамм самородкового золота можно было срок получить.
Некоторые несознательные граждане все ещё носят все свои сбережения во рту
А вот холстины с красками, на которых художник намалевал что-то своё, фантазийное, теперь можно снова обратить в земли, фабрики, квартиры, автомобили, акции и облигации. Эпохи сменились, поколения целые вымерли, государства целые исчезли, а “Подсолнухи” ван Гога и “Кувшинки” Моне остались. И эти тряпки с высохшими масляными красками оказались ценнее всего остального на свете, включая драгоценности. Только драгоценности были доступны немногим, а вот картины художников-современников были доступны многим. Я уже как-то писал, что в голодный 1949 год Джексон Поллок и его супруга Ли Краснер пытались сменять картину “Номер 17А” на мешок картошки у зеленщика, над лавкой которого они снимали жильё. Зеленщик, рассудительный мужчина, их высмеял и послал. В 2015 году эта картина была продана за 200 миллионов долларов. Мешок картошки стоил один доллар в 1950 году.
Джексон Поллок. Знаменитая работа «Номер 17», которую пытались сменять на мешок картошки
Но как, как отличить подлинное искусство, которое останется в веках, от сиюминутных подделок, от имитации духовной работы или мастерства, как понять, что в это можно вкладываться, а вот это, что стоит денег, уже через пять лет будет годиться только на коврик для сортира? Ответ очень прост: кишками почувствуете. Но чтобы нарастить это чутьё, надо очень много пересмотреть искусства. Я отдал годы жизни, чтоб понять, в чём тут дело и вот что я мог бы изложить и подкрепить конкретными примерами.
Психоделические грезы Алекса Грея
Истинное искусство, которое мы этими самыми кишками чуем, в самом деле идёт из глубин человеческого я. Когда Станислав Гроф, чешско-американский врач-психиатр, исследователь изменённых состояний сознания, давал своим пациентам диэтиламид лизергиновой кислоты (ЛСД-25), то их видения и последующие рисунки были типичнейшим арт-брютом или искусством аутсайдеров. Гроф определил, что доминирующей настройкой личности является степень родовой травмы при донатальном импринтиге (“предродовом впечатывании”) одной из базовых перинатальных матриц. Всего их четыре, если говорить простым языком, то первая — это матрица блаженства, когда ребёнок парит в околоплодных водах, он от всего защищён и в безопасности полной, он в сенсорной депривации, и ему хорошо. Вторая — это тревога и нарастающий дискомфорт при отхождении околоплодных вод и начало родовых схваток. Третья — это мука и дикий страх, смертельный ужас при прохождении узких родовых путей, когда всё сдавлено, нет возможности на что-то повлиять и нет никакой уверенности в будущем. Четвёртая — это переход в иное состояние и измерение, когда ребенок вынужденно сменил уютную, теплую, тёмную околоплодную водную стихию, где он парил в невесомости, на холодный воздух и яркий свет, с гравитацией, с бескрайней бездной над ним и твердью под ним.
Свои страхи психически проблемная художница Жанна Руссо отразила в картине «Все хотят меня» 2020
Все человеческие ритуалы и модели поведения построены на этих четырёх перинатальных матрицах. Обряды инициации, то есть обряды смены статуса, полностью воспроизводят перинатальный цикл — был малыш, пришло время половой или иной зрелости и соответствующих испрашиваемому статусу испытаний, наступают сами испытания, и по результатам обретается новый статус — либо взрослый, либо шаман, либо член какой-то организации со сложными входными фильтрами.
Это всё нужно знать, иначе полотна настоящих художников понять невозможно. Даже если вроде там фигуративная, то есть более-менее похожая на реалистическое изображение, живопись. Если понимать истинное значение, то можешь расшифровывать потаённый мир художника, и понимать, какие аспекты опыта и какие чувства, мысли, ожидания он передаёт через своё полотно.
Жанна Руссо боится быть проглоченной и съеденной заживо
Разберём теперь конкретные случаи, чтоб было понятно, как от картин получать удовольствие. Дело в том, что у мастеров средневековья был разработан символический язык. И даже разглядывая натюрморт голландцев, можно было понять, что мастер через символы нам рассказывает: вот это рыба, символ Христа, тут устрица, которая афродизиак и похоть, вот тут череп, это Vanitas, что означает бренность всего сущего, а вот свеча горит, это символ Бога Живого, а вот зеркало, это глаз художника, и он сам в нём отражается, и так далее. Импрессионисты стали рассказывать не истории, а передавать чувства и ощущения.
Натюрморт Vanitas
Сейчас язык другой, очень синтетический, где у настоящего, осмысленного мастера, каждая деталь и цвет имеют значение. Я разберу на примере четырёх художников, чьи картины в большом количестве я видел лично и в подлинниках, на выставках и в музеях: это два живущих художника, англичанин Дэвид Хокни и россиянин Дмитрий Шорин, и два покойника — англичанин Фрэнсис Бэкон и американец Марк Ротко.
Художник Дэвид Хокни
Я их собрал в такую группу, потому что у них множество объединяющих деталей и черт: манера письма, работа с формой и цветом. Уровень таланта и мастерства у всех четырёх сопоставимый. И все эти художники признаны, стоят немалых денег, порой астрономических. Единственное, что из-за общей антироссийской истерии и давно сложившейся русофобии Шорина не допускают до вечерних аукционов Christie’s Sotheby’s, где определяется истинная стоимость художника.
Художник Дмитрий Шорин
Русских туда вообще не допускают, иначе они бы убрали половину западных художников и почти всех китайчат. И ясно, почему: русские гораздо лучше подготовлены, лучше образованы и гораздо креативнее. И будет ясно, в чём эстетическое удовольствие, от чего высокая и растущая цена.
Аукцион Christie’s в процессе продажи работы Дэвида Хокни за 90 миллионов долларов
Начнём с двух картин, изображающих воду, воздух, твердь, разумного человека и имеющих явный глубокий подтекст. Одна — самого дорогого из живых художников, англичанина Дэвида Хокни, чей “Портрет художника (Бассейн с двумя фигурами)” 1972 года был продан на Christie’s за 90 миллионов долларов.
Дэвид Хокни. Бассейн с двумя фигурами. 1972
Другая — картина “Симеиз” русского художника Дмитрия Шорина, проданная за 30 тысяч евро, что очень немало для российских реалий, где народ и буржуи ещё находятся в стадии “бескураторщины”, то есть в эстетической невоспитанности и потакания низменной шиловщине.
Дмитрий Шорин Симеиз
Шиловщина — это когда миленько, пёстренько, умилительно и соплевыжимательно, и непременно “похоже” — Гагарин похож на Гагарина, только улыбается очень сладенько, голубоглазенький такой, губастенький, словно создан не для смертельно опасных полётов, а для слюнявых поцелуйчиков. Бескураторщина — это культурологическая безотцовщина, вроде дети как дети, но только растут в семье однополой — с мамой и бабушкой.
Шиловщина
Многим покажется, что по сравнению с миллионными прейскурантами на вечерних аукционах Sothbey’s какие-то 30 тысяч евро на внутреннем российском рынке за Шорина — это копейки. Отнюдь! Это цена уже первоклассных художников из первоклассных мировых галерей — из Gagosian, Zwirner, Pace Gallery, Goodman и ещё нескольких, которые задают тональность всему арт-процессу, и по этим же ценам работы можно приобретать на таких мероприятиях как Art Basel. Вечерний же аукцион Сотби или Кристи — это экстремум, где миллиардеры и мультимиллионеры со всего мира, тысячи человек с нелимитированными бюджетами, сцепляются в дуэли своих непомерных эго, это битвы тщеславия и страсти к обладанию уникальными предметами искусства. И там всегда есть подтекст — люди платят за больше за победительство и чувство превосходства, хотя эстетическая ценность тоже учитывается.
Аукцион Sotheby’s в процессе поднятия цены на картину к 100 миллионам долларов
Мы берём этих двух мастеров, российского и англо-американского, чтоб показать на их примере фигуративной живописи, как можно наполнять глубоким содержанием картины, стилистически достаточно близкие, выполненные с сопоставимым уровнем мастерства. Тут не должно смущать различие в ценах на несколько порядков — это сознательная политика западной системы искусства не допускать русскорождённое к высшим ценовым категориям, иначе русские, оцененные объективно, уберут всех западных художников с тамошних финансовых Олимпов. Дело в том, что русское художественное и архитектурное образование до сих пор научает академической манере письма и ремеслу рисовальщика и живописца лучше всех в мире. Плюс русские хорошо образованы, очень смелы и креативны. То есть, говоря простым человеческим языком, русские умеют рисовать, а вот западные художники, даже самые высокооценённые, такие как Дэмиен Хёрст или Джефф Кунс, рисовать не умеют, либо рисуют очень плохо.
Что нарисовано на разбираемых полотнах? У Хокни нарисованы два мужчины, один из которых подплывает к бортику бассейна, он в белых трусах, ноги раздвинуты как у лягушонка, стиль брасс, но дело не в брассе, а в раздвинутых ногах. Сверху, с бортика бассейна, на задницу в белых трусах внимательно смотрит другой мужчина. Это красавчик с длинными светлыми волосами, в розовом пиджаке, в белых чинос и в коричневых лоферах, такой вот плейбой. В области ширинки считывается желание, как у “Мальчика с трубкой” Пикассо, а сам красавчик наклонился поближе и вперился взглядом в задницу пловца. Всё это на фоне калифорнийских холмов, выполненных в импрессионистко-наивном стиле, какой был у Анри Руссо и Фриды Кало. Даже не зная личности Дэвида Хокни и его истории, в картине совершенно чётко читается гомосексуальный подтекст. Даже не подтекст, а просто текст — одетый юноша собирается впендюрить пловцу, и всё кричит об этом — и поза пловца, явно коленно-локтевая позиция, и невнимание к фигуре и тем более к лицу. Как в старой песенке: “Синенькое платьице, белое кольцо / Я лица не помню, на хрен мне лицо?” Все внимание одетого приковано к белым трусам — Хокни был очень неравнодушен к этой теме, он фотографировал мужчин в белых трусах.
Дэвид Хокни вдохновлялся мужчинами в белых трусах и фотографировал их
Дело в том, что в США, где была написана эта картина, да и в Англии, откуда Хокни родом, белые трусы носили только приличные слои общества — или считавшие себя таковыми. Изначально такие выпускались фирмой Jockey International из Висконсина. Именно эта фирма изобрела Y-образные трусы-брифы, которые облегали ягодицы и поддерживали мужское хозяйство, которое до этого свободно болталось в нижнем белье.
Уолтер Уайт в белых трусах
В пилотной серии “Во все тяжкие” Уолтер Уайт после первой варки с Джесси Пинкманом и нападения на них мелких наркодилеров остается с пистолетом именно в таких трусах — это символ образованного белого среднего класса, не пролетариев. Эта информация ценна для тех, кто не читает кодов других культур, а именно игра этих кодов и есть самый цимес.
Что нарисовано у Дмитрия Шорина? Из смычки двух стихий, сухой и влажной, как у древнегреческого философа Анаксимандра, основателя диалектики, всплывает красивой женское лицо — это жизнь, жизнь разумная, жизнь восхитительно красивая и сексуальная. В дымке можно угадать ещё одну стихию — вроде как землю, гору Кошка. Рядом с лицом рябит отражение невидимого нам самолёта — это стихия огня, и плод разума — техника. Словом “Симеиз” можно обозначить не только географический пункт, но и идеальный райский климат — там целебный здоровый воздух, туда свозили туберкулёзных больных.
Цветовое сопряжение в работе Дмитрия Шорина
Что объединяет две эти работы, написанные с разницей в полвека? Ну, вряд ли гомосексуальная подложка, хотя подле Симеиза возник первый после развала СССР нудистский пляж для гомосексуалов. Обе эти работы обыгрывают места, считающиеся райскими — только Калифорния и Южный берег Крыма имеют такой же мягкий средиземноморский климат, как и Лазурное побережье. Это места счастья, где человек чувствует себя наиболее комфортно. Везде присутствует вода. То есть это базовая перинатальная матрица номер один, где человек испытывает сенсорную депривацию и переживает ощущение защищённости, и, под тёплыми лучами, в тёплой соленой воде, он чувствует счастье.
Но! У Хокни теплая вода — это замкнутое и тесное пространство бассейна, символ престижа зажиточного среднего класса. У Шорина это натуральная стихия, родина всего живого — мы все появились из воды, а живём благодаря солнцу и воздуху. У Хокни назревает вторая и третья перинатальная матрицы — сначала пловца будут хватать, потом что-то будет протискиваться по узкому проходу, доставляя боль и мучение. И взгляды обоих мужчин обращены вниз, к преисподней. А у Шорина из одной стихии блаженства читается счастливый безболезненный, нетравмирующий, радостный переход в другую стихию — тепла, полётности, свободы, которую символизирует самолёт. Сразу прыжок из первой матрицы в последнюю — в воздух, к парению в облаках, где-то в раю, куда и смотрит лицо, где летит благодаря стихии огня самолёт, паря там вместе с ангелами — у Шорина ангелы часто имеют крылья реактивных самолётов.
Шоринский Ангел
У Хокни вместо ангелов — обнажённые мужские торсы, вид сзади, ягодицы выделены особо. Это как-то сразу напоминает библейское из первой главы Послания к Римлянам: “Но как они, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся, — то и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела. Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца, Который благословен вовеки, аминь. Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за своё заблуждение”.
О том, как Хокни вымучивал из себя эту работу, достаточно откровенно рассказано на его сайте вот здесь. То есть эта работа не была даже вдохновлена извращённой похотью — это синтетическая из разрозненных фрагментов, центром и смысловым ядром которого стала мужская задница в белых трусах. Хокни много снимал плавающих мужиков в белых трусах, они его заводили.
Теперь от Хокни мы перейдём к его соотечественнику Фрэнсису Бэкону, который тоже любил белые трусы. Он, как и Хокни, был гомосексуал, да ещё с девиантными фантазиями. Он обожал ротовые полости, у него был справочник болезней рта, и сам очень любил пользоваться своим ртом, стягивая зубами белые трусы со своих любовников перед тем, как доставить им оральное удовольствие. При этом он любил, чтоб его били по физиономии кулаком, обмотанным ремнём.
И ещё Бэкон ходил в кинотеатр на фильм “Броненосец “Потёмкин” и испытывал физиологический оргазм с эякуляцией, когда няня, упустившая коляску с ребёнком по Потёмкинской лестнице, надсадно орала, выворачивая себе кишки и глотку через неестественно широко разинутый рот.
У Бэкона рот служит выражением сильного чувства, прежде всего страха и боли, отчаяния и смертельной тоски. Тело, которое у Бэкона есть прежде всего тюрьма для души, болит, и душа болит, и эта боль выходит через крик. Только так тело, этот шматок мяса, может проявить себя и заявить о себе в этом мире. Это мясо постоянно деформируется, оно фокомелично, то есть искалечено, изуродовано изначально. У Бэкона рот — это то, что работает на выход, а не на вход.
Фрагмент триптиха Фрэнсиса Бэкона с разверстым ртом — из него выходит вопль душевной и телесной боли
У Шорина тоже много ртов. Но они совсем другие. У Шорина рот — это не физиологическое отверстие, а уста для лобзаний. То, что работает на радость, на наслаждение, на счастье, на любовь.
Шорин
Губы чувственные, это пропуск внутрь души, это источник наслаждения, это для нежных поцелуев, это для получения удовольствия, это способ получать радость от мира, а не исторгать в него свою боль.
И, возвращаясь к базовым матрицам. Картины Бэкона выражают вторую и третью матрицы через боль и ужас. Сначала через потерю комфорта и испуг, а потом через сдавливание со всех сторон обстоятельствами, как узкими родовыми путями, управлять которыми человек не в состоянии и сопротивляться нет сил. От этого он испытывает смертельный ужас, и весь выходит через вопль нестерпимой боли.
У Шорина вторая и третья базовые перинатальные матрицы переживаются как свободный полёт
А у Шорина в картинах первая и четвёртая матрицы: всё хорошо, мы любимы, мы желанны, нас целуют и милуют, а потом мы оказываемся в мире радости и прекрасных чувств — он изображает поедание икры и ягод граната, как символов изобилия и радости, которыми нас одаривает мир.
У Бэкона постоянно присутствуют в картинах искорёженные опоры — кровати, стулья, непонятные этажерки, которые сами деформированы и удерживают деформированные тела, излучая боль вместе с ними. При этом во многих работах пространство разграфлено одной, двумя или тремя ровными осями координат, как математический чертёж для построения графиков. Возможно, Бэкон хотел изогнутыми линиями тел и предметов обозначить экспоненциальный или ритмический характер причиняемой или исторгаемой боли, как аллегория системе уравнений со множеством переменных, но с неизменным результатом — страданием.
Марк Ротко на фоне своей работы
И, наконец, цветовые решения. Тут Ротко, Шорин, Бэкон и Хокни проявляют себя как исключительные колористы. Но все они так или иначе стоят на плечах Ротко, хотя он и Бэкон фактически ровесники. Вот что говорил о себе сам Ротко, чьи наиболее знаковые картины представляют собой сопряжение цветовых полей, причем сделанные так искусно, что они буквально звенят от перенапряжения: “Я не абстракционист. Меня не интересуют отношения цвета или формы или что-либо еще. Меня интересует только выражение основных человеческих эмоций — трагедии, экстаза, гибели и так далее — и тот факт, что множество людей не выдерживают и плачут, столкнувшись с моими картинами, показывает, что я передаю эти основные человеческие эмоции”. В каталоге, сопровождавшем ретроспективу работ Ротко в музее Гуггенхайма в 1978 году, тогдашний куратор и директор Томас Мессер, написал: “Ротко разделяет с композиторами музыки отсутствие явных образов и соответственно развитую способность вызывать содержание посредством ассоциации — интерес к ритмическим структурам и использование цвета для достижения модуляций, которые могут быть тонко хроматическими или драматически контрастными — он является создателем мелодических поверхностей, сделанных живыми и звучными”.
Марк Ротко Номер 14
Вот эта самая фоновая мелодика и модуляция, выражение чувства через сопряжение цветов, есть у всех трёх остальных художников. Но только если у Ротко всё построено на конфликте и взаимном напряжении, у Бэкона всё построено на конфликте и боли, у Хокни выстроено на противоречии высокой мужской дружбы и низменной противоестественной похоти, то у Шорина всё на сопряжении, на приведении мира в состояние спокойствия, дескать, всё хорошо, мы никуда не спешим, мир хорош и добр.
Тут очень будет странным вопрос, кто больше нравится или кто лучше. Нельзя сказать, что Ротко лучше или уже Бэкона, или что Хокни лучше Шорина. Шорин не хуже ни Бэкона, ни Ротко, ни Хокни. И Хокни не хуже остальных трёх. Я их выбрал намеренно, потому что они сопоставимы. Я, скажем, мог выбрать Роя Лихтенштейна, Константина Зведочётова, Джона Балдессари и Эллсворта Келли. Но в них нет той ударной силы первичного порыва творить, которая у выбранной мною четвёрки прослеживалась с детства. И не та психика, чтоб сказать нечто первичное. Художников первичности очень немного, это самый опасный и неблагодарный путь, могут и не понять, как не понимали и Бэкона, и Ротко, и Шорина. И Заху Хадид, которая абсолютна первична в своей области, тоже очень долго не понимали. Винсента ван Гога не понимали. Поллока не понимали, пока его не увидела Пегги Гуггенхайм и не обомлела, вытащила на свет, и его работы стали стоить как все картофельные поля штата Айдахо.
Марк Ротко. Номер 7
Если говорить о том, кто мне нравится, то Хокни мне нравится меньше всего. Во-первых, я не люблю поп-арт. Ну вот не люблю, хотя это серьёзное направление. Во-вторых, тема гомосексуальности мне вообще не близка. Но если к Бэкону ещё можно отнестись с пониманием, потому что он явно не совсем здоровый был человек, и это не его вина, а генетическая аномалия и изувеченное жестоким отцом детство, и это всё сквозит из его творчества, то Хокни просто эстетствующий педераст. Ротко мучился всю жизнь в поисках истинного искусства, рвался к истине из всех сухожилий, пил по-чёрному, курил, равно как и Бэкон, равно как и я, который тоже сжигал себя в поисках истины и формы, а Шорин единственный из нас, кто не курит как паровоз, а только, когда выпьет. Это его единственный недостаток как художника, в остальном он безупречен. Баския пил и курил, Модильяни пил и курил, Поллок пил и курил, Пикассо пил и курил, в общем, Шорина курить тоже учить не надо. Я тоже стал меньше курить последнее время, и в основном сигары.
Джексон Поллок
Почему из всех русских художников я выбрал именно Шорина? Мог бы из других больших мастеров выбрать Шемякина или Купера, или, скажем, Булатова или Кабакова? Скажу честно, как есть — Шорин не выдрючивается, не фиглярствует и не умничает. Он очень спокоен и он слушает себя, своё нутро. Он ни под кого не подделывается и никому не подражает. Он абсолютно самодостаточен в своём естестве. Я года четыре назад писал здесь про Татаринцевых, которые как бы признанные художники. С моей точки зрения, они глубоко вторичны, они вольно или невольно копируют Кристофера Вула, Филиппа Старка и других. Московские концептуалисты, с моей точки зрения, вообще очень слабые художники. Повешу ли я у себя Булатова, хоть его и назначили мэтром? Ни фига. Он мне не нравится, в нём нет силы, как и нет силы в Кабакове. Пока был жив Илья, пока Эмилия держала его и ситуацию вокруг него за жабры, дело как-то двигалось, и эта супруга-племянница всем рассказывала, как они страдали при советской власти. Ну я же знаю, как она врёт. В доме 6/1 по Сретенскому бульвару провел я много лет, и знаю, какие мастерские-пентхаусы отгрохали себе эти гонимые страдальцы. Кабаков зарабатывал колоссальные деньги детскими иллюстрациями, и жил в полное свое удовольствие, и ещё продавал иностранным дипломатам свою мазню как гонимое властями концептуальное искусство, хотя диссидентом он никогда не был — слишком труслив и жаден, чтоб рисковать доходами. И ещё не пил, к тому же, как все концептуалисты, а копил деньги.
Илья Кабаков в своём пентхаусе-мастерской. Фото из Фонда Игоря Макаревича, музей «Гараж»
Все его тотальные инсталляции, с моей точки зрения, — голимое фуфло. Потому что замешаны на лжи, а ложь заставляла имитировать чувство. За его творчеством нет искреннего чувства, это как музыка, сочиненная искусственным интеллектом. Она не пробирает до слёз, как Шопен или Бах, она ничего не навевает, как Рахманинов или Сен-Санс. Это как картинки, созданные нейросетью — мертвечина считывается однозначно.
На вернисаже Ильи Кабакова. Фото Михаила Синицына/РГ
Про Купера я писал недавно, он очень хороший художник, но уже давно очень однообразный и печальный. А Шемякин — это целая институция, это глыба и вещь в себе, но он не успешен коммерчески ни в России, ни на Западе, где он живёт уже больше 50 лет. Кто ещё? Хамдамов? Но он как-то потерял актуальность, равно как и ушедшие уже Олег Целков и Оскар Рабин. Хамдамова привечал столп американского культурного истеблишмента Франческо Пелицци, мой коллега по архаическому искусству, но даже это не помогло стать Хамдамову звездой мировой величины. У него натура не та, хотя она замечательная — мы с ним как-то в 2003 году вдвоем выпили два литра коньяка в Питере, и были очарованы друг другом. Но он не способен к систематической работе, а для художника, находящегося в системе искусства, это абсолютно принципиально — он должен выдавать продукт, его ждут галеристы, коллекционеры, кураторы, музеи, выставочные пространства. Если попал в эту систему, то уж не пищи, а пиши картины.
Франческо Пелицци. Портрет кисти Августа Котляра. 2015
Поскольку я изучаю систему искусства с 1998 года, то есть почти уже тридцать лет, то насмотрелся и наслушался всякого. Я ни в чём не согласен политически с большим нью-йоркским арт-критиком Джерри Зальцем, мы с ним даже рассорились на почве моей неприязни к левакам, но в одном я согласен — при анализе искусства и художника насмотренность есть самое главное. Именно благодаря насмотренности я понимаю, насколько несправедливо отношение к русским художникам на Западе. У меня нет никакого пиетета перед западными галереями, кураторами, арт-критиками. Когда мне говорят про гения Балдессари, я говорю — посмотрите на Игоря Новикова, он первичнее, о нём мы писали в прошлый раз здесь.
Роберт Нава
Валерий Айзенберг
Когда мне говорят про гениального бруклинца Роберта Наву (о нём я писал года четыре назад), я говорю — посмотрите на Валерия Айзенберга, ушедшего из жизни 5 лет назад, который всё сделал, когда Нава ещё не родился. Когда говорят об ирландской художнице Женеве Фиггис, которую я обожаю, то справедливости ради я указываю на Натту Ивановну Конышеву, покинувшую нас три года назад — она тоже всё сделала до рождения Женевы Фиггис.
Натта Конышева
Говорю как человек, который видел гораздо больше, чем кто бы то ни было: русские художники — самые сильные и интересные в мире. А не стоят они таких денег, как западные, только потому, что их в СССР и самой России почти никто не покупал и до сих пор покупают мало. Не сложилось ещё культуры покупки произведений искусства. Если покупают мало, то нет и вторичного рынка. А вторичный рынок — это и есть настоящий рынок произведений искусства, именно он определяет непреходящую ценность мастера. То же Шорин — один из тех, кого можно перепродать, а вот мои работы ещё нет.
Дмитрий Шорин «Як и мак»
У нас принято говорить: не суди по себе. А тогда по кому судить? Ведь, как говорит народная китайская мудрость: четыреста ударов бамбуковой палкой по жопе соседа — это совершенно не больно. Судить квалифицированно можно только о том, что знаешь сам в деталях и на собственном опыте. Вот я вожу машину с 14 лет, первые права получил во Дворце пионеров. Настоящие права получил в 18 лет, у меня категории В и С. У меня есть 3 класс как у водителя, и в армии я был водителем ЗиЛ-131 с подъёмным краном. Я в США продавал несколько лет и легковые автомобили, и седельные тягачи. То есть я разбираюсь в автомобилях, знаю, как они устроены. Но я не пишу об этом, я не автожурналист. Я мог бы им стать, но это — не моё. Но я могу отличить хорошую статью об автомобиле от лажи. И уж точно могу отличить хорошую картину от лажи, потому что искусство — это моё.
Август Котляр на фоне своей работы «Голиаф. Кровавый сувенир»
И вот говорю как профессионал: как мужчина получает неземное удовольствие от вождения хорошей машины, скажем, BMW М5 или Mercedes AMG CL 63, и кайфует от фланирования в Rolls Royce Drophead Coupe, так такое же удовольствие получаешь от хорошей картины. Точно также она сначала радует, а спустя какое-то время уже и обогащает. Сколько стоит хороший Мерседес пятидесятилетней давности? Гораздо дороже, чем новый. Потому что это уже коллекционный автомобиль.
Роллс Ройс Дропхэд Купе
Искусство — это очень хорошая инвестиция. Особенно русское современное искусство, которое по качеству лучше западного, а по цене доступно абсолютно. Главное — что оно в массе психически здоровое, радостное, лучезарное. Русские исходят из правильного принципа: кому нужно чужое горе? Это на западе любят унылое и депрессивное, особенно политические высказывания про всякие меньшинства. А у русских — здоровая психика, и картины не будут навевать тоску, что очень важно, когда покупаешь вещь на годы и десятилетия. Надо понимать — это то вложение, которое с большой долей вероятности даст сорвать финансовый джек-пот, если хоть немного научиться разбираться в нём. Всегда помните о долларе, который пожалел зеленщик, и не отдал свой мешок картошки за поллоковский “Номер 17”. Прибыль в 200 миллионов процентов вам может дать только искусство.
Поделиться
Поделиться
