Всего два слова
Они легли в сырую землю Донбасса. Они остались навеки в развалинах Мариуполя, в щербатых от снарядов стенах «Азовстали», в безымянных полях под Запорожьем. Они — те, для кого там навсегда остановилось время. Они нам ничего не должны. Это мы — в неоплатном, кровавом долгу.
Пока вы листаете эту статью, лайкая сторис и составляя список покупок, — помните. Ваше право на эту скучную рутину куплено ценой, которую невозможно осмыслить. Ценой последнего хриплого вздоха десантника, прикрывавшего отход товарищей. Ценой жизни молодого отца из роты морпехов, который так и не услышал, как его дочь скажет «папа». Ценой обгоревшего механика-водителя, оставшегося в подбитой машине, чтобы отвлечь огонь на себя.
Автор этого текста — Илья Александрович Игин, писатель и публицист, — не произносит пафосных речей. Он молча подводит нас к краю этой бездны — бездны их жертвы — и заставляет заглянуть внутрь. Его слово — это не утешение, а приговор нашей забывчивости. Это горькое лекарство от равнодушия, попытка вдохнуть жизнь в нашу окаменевшую совесть, которая привыкла к сводкам как к фону, а к гибели — как к статистике.
И теперь спросите себя, глядя в экран: вы просто дочитаете до конца и, чуть помолчав, закроете вкладку? Или, сжав кулаки от боли и стыда за свою суету, сделаете то, что они никогда уже не смогут? Посмотрите в глаза своему ребенку и обнимите свою жену. Позвоните родителям — вместо того, чтобы оставить их наедине с портретом в черной рамке. Просто выйдете на улицу и вдохнете полной грудью этот мирный и прекрасный воздух, который им больше не дышать.
Они отдали за нас свои незажитые раны, свои недолюбленные жизни, свои неуслышанные молитвы. А мы? Мы даже минуту тишины не всегда можем им посвятить, не думая о своем.
Они отдали за это все. А что делаем мы?
Есть великое право:
забывать о себе!
Есть высокое право:
пожелать и посметь!..
Стала вечною славой
мгновенная смерть!
Роберт Рождественский — советско-российский поэт.
Вы не думайте: — Они не умерли на СВО. Защитники Отечества остались с нами, превратившись в саму сущность нашего бытия — в шёпот листвы в городском сквере, в прохладу утреннего тумана над спящей рекой, в бездонную синеву российского неба, которое теперь навеки их. Они отлились в бронзу памятников, но это лишь слабая тень их настоящего лика — лика вечности, в которую герои шагнули, чтобы мы могли просто жить.
Павшие герои — они остались навсегда в пылающей стали Мариуполя, в израненной земле Донбасса, в суровых полях Запорожья. Их души смешались с пеплом Азовстали и пылью дорог, что ведут к родному порогу, которого они так и не увидели.
Мы приходим к народным героям, закованные в ритуалы скорби. Алеют гвоздики — алые, как распахнутые раны. Звучат слова — правильные, заученные, бесконечно далекие от той немой вселенной горя, что прячется в глазах седых матерей. Мы скорбим, но наша скорбь — лишь тихий шёпот на фоне их оглушительной, вселенской жертвы.
Прикоснитесь к холодному мрамору имён. Не просто рукой — душой. Закройте глаза и откройте сердце. Что вы услышите?
Вы услышите не грохот сражения. Вы услышите последний, оборвавшийся на полвздохе, стон их любви:
- один застыл на грани, унося с собой тепло маминых ладоней, что пахли домом и беззаботным детством;
- другой — восторг первой любви, — тот, что заставляет сердце биться впереди самого тебя. И её слезы на вокзале — горькие, солёные, обещающие вечное ожидание;
- третий — ощущение крохотных, доверчивых ручонок своего ребенка, вцепившихся в палец в день рожденья;
- четвёртый — тишину отчего поля, нарушаемую лишь переливом жаворонка в вышине.
Наши мальчики, братья и отцы, шли умирать не за линии на карте. Они шли, чтобы карта мира их детей не была раскрашена черным пеплом и багровым огнем. Чтобы часы на бабушкиной кухне не остановились навеки в тот миг, когда свинец и ненависть разносят вдребезги хрупкий мир глиняных кружек и вышитых салфеток. Чтобы в их Отечестве всегда звучал смех на детской площадке, горел тёплый свет в окне, звучали те самые песни, что пели у костра.
И они легли в землю. Легли, чтобы этот свет не погас. Чтобы смех не сменился всхлипыванием. Чтобы песня не оборвалась.
- Они — не памятник.
- Они — вечная заноза в сердце нации.
- Они — немой укор всякой мелкой суете.
- Они — недопетая песня, недочитанная книга, недолюбленная жизнь, недостроенная вселенная.
- Они — незанятое место за столом, глядя на которое сердце болит острее любой раны.
…Их жертва — это старик, который каждое утро выходит на пустырь и смотрит в ту сторону, откуда не вернулся его мальчик. Их жертва — это женщина, которая зажигает в окне свечу и ждёт, ждёт, ждёт, потому что разумом знает о невозможном, но сердце верить отказывается. Их жертва — это тихий шёпот деда, рассказывающего внуку о его герое-отце, и скупые, горячие мужские слезы, которые он украдкой смахивает рукавом.
Они отдали нам все свои «завтра», все свои «после», все свои «может быть». Они подарили нам бесценный дар — жизнь. Право на скучный понедельник, на мелкие ссоры, на усталость в конце дня, на радость встречи, на планы на будущее.
И потому наш долг — не в минутном молчании. Он — в том, чтобы каждое наше утро было достойно их последнего рассвета. Чтобы наша любовь была крепка, как их братство. Чтобы наша память была жива, как их дух. Чтобы наша благодарность была бездонна, как их жертва.
N.B. Они смотрят на нас из вечности. Их взгляд тих и спокоен. Они не ждут слёз. Они ждут от нас лишь одного — что каждый наш вздох, каждое утро, каждый новый день будет наполнен смыслом, который они оплатили собственной жизнью. Чтобы, поднимая глаза к высокому, ясному, безоблачному небу — их небу, которое они нам подарили, — мы смогли сквозь ком в горле и навернувшиеся слёзы выдохнуть ту единственную, главную молитву, ради которой они останавливали пули и гасили пожары войны.
P.S. Всего два слова. В них — наша скорбь и наша вечность, наша память и наша надежда, наша обязанность и наша свобода. Два слова, что звучнее любого гимна и искреннее любой клятвы:
— Спасибо. Живем…
Автор: Илья Александрович Игин — член Российского союза писателей.
Поделиться
Поделиться
