Почему «борьбу за разные права» невозможно остановить
В наше время человеку немудрено запутаться в вопросах, ещё вчера казавшихся очевидными. Например, какой вменяемый человек против равноправия женщин? Но сегодня поддерживать феминисток уже не означает быть против насилия в семье и дискриминации при трудоустройстве. Борьба за гендерное равноправие больше не является признанием, что каждый человек может строить добровольные отношения с кем ему заблагорассудится. Борьба с расизмом вовсе не означает того же, что и полвека назад. Причина везде одна и та же: достигнуты величайшие успехи, тема выдохлась. Но борцы не желают уходить со сцены и перезапускают под знакомыми вывесками совсем иные смыслы.
Эммелин Гулден родилась 14 июля 1858 г. – в День взятия Бастилии. Её семья была политически активной. Мать София была уроженкой острова Мэн – первой британской территории, где женщинам дали право голосовать на местных выборах. А первая волна феминизма, поднятая после 1848 г. Элизабет Стентон и Лукрецией Мотт, уже сносила преграды для доступа женщин к образованию и рабочим местам. Феминистки считали первым шагом в освобождении женщин материальную независимость: создавались кассы взаимопомощи, открывались профессиональные курсы. Суфражистки, считавшие необходимым менять законы через предоставление женщинам избирательных прав, логично вписывались в ту первую волну.
Когда семья Гулден уже жила в Манчестере, София выписывала журнал «Избирательное право для женщин», который Эммелин читала с юных лет. С 16 лет она начала ходить на собрания суфражисток, а в 20 лет вышла замуж за 44-летнего либерального адвоката Ричарда Панкхёрста, который активно поддерживал право барышень голосовать, и родила от него пятерых детей. Ричард умрёт в 1898 г., и Эммелин Панкхёрст вместе с тремя повзрослевшими дочками ринется в политику. Среди леваков-лейбористов она затерялась, и в 1903 г. Панкхёрст основала Женский социально-политический союз. Спустя ещё несколько лет она, не увидев толку от диспутов и расклеивания листовок, сделала ставку на акции прямого действия.
13 октября 1908 г. Эммелин Панкхёрст собрала на Парламентской площади в Лондоне 60 тыс. женщин, которые по её команде попытались прорваться к парламенту. И орудовали они не только вязальными спицами: ударную силу составлял отряд из 40 амазонок, владевших приёмами джиу-джитсу. Однако 5 тыс. полицейских отстояли Вестминстер, который никто не пытался взять штурмом со времён восстания Уота Тайлера. И Панкхёрст решила ужесточить тактику.
Одна суфражистка напала с конским хлыстом на будущего премьера Уинстона Черчилля, когда он ждал поезда на перроне в Бристоле. Другая 18 июля 1912 . бросила топор в действующего премьера Герберта Асквита, когда он проезжал в открытом экипаже по Дублину. Томагавк прилетел обухом в ухо лидеру Ирландской парламентской партии Джону Редмонду, который сидел рядом с Асквитом. Третья соискательница избирательных прав в ноябре 1912 г. в Абердине напала на автомобиль, в котором ехал канцлер казначейства (и тоже будущий премьер-министр) Дэвид Ллойд Джордж: запрыгнула на подножку и разбила окно камнем на глазах изумлённой охраны. Это были первые акты новой суфражистской кампании, которую Панкхёрст назвала «партизанской войной».
Именно суфражистки изобрели бомбу в письме, которая срабатывала при попытке вскрыть конверт. Правда, при подготовке терактов имела место некая криворукость: бомбы, предназначенные не желавшим замечать женское движение политикам, взрывались в почтовых отделениях, почтовых ящиках или сумках почтальонов в Лондоне, Эдинбурге, Ковентри, Нортгемптоне. Попытались также взорвать редакцию газеты York Herald в Йорке, чтобы журналисты лучше писали о женском движении. А в Лондоне три письмоносца получили травмы из-за химикатов, которые дамы разливали по почтовым ящикам. В результате «партизанской войны» погибло не менее четырёх человек.
19 февраля 1913 г. суфражистки заминировали дом Ллойда Джорджа – поместье Пинфолд. Бомбистки использовали примитивный таймер в виде свечи, который сработал за минуту до прихода в комнату бригады ремонтников. В здании обрушились потолки и потрескались стены, а Эммелин Панк- хёрст за организацию этого фейерверка посадили на три года. Ллойд Джордж в ответ на теракт объяснил, что «главным препятствием на пути к получению женщинами права голоса является воинственность». И леди могли бы добиться гораздо большего, создав вменяемое движение, «абсолютно далёкое от камней, бомб и факелов».
Тем не менее песня осталась прежней. На следующий день после приговора Панкхёрст соратницы заложили бомбу в самом центре Лондона у входа в Банк Англии. Её обезвредили и по сей день экспонируют в музее столичной полиции. 14 апреля сожгли дом парламентария Артура дю Кро, который постоянно голосовал против предоставления женщинам избирательных прав. А 8 мая в соборе Святого Павла перед началом проповеди была обнаружена бомба с нитратом калия, в случае взрыва которой от исторического трона епископа ничего бы не осталось.
В июне 1913 г. суфражистка Эмили Дэвисон отправилась на самые популярные в Англии скачки – Эпсомское дерби. Прямо во время забега она рванула с трибун под копыта жеребцу по кличке Энмер, принадлежавшему королю Георгу V. Вероятно, барышня собиралась водрузить суфражистское знамя на несущегося во весь опор королевского скакуна, не будучи при этом Бэтменом. Инцидент был запечатлён на камеру и обсуждался в газетах с иронией: мол, а что будет со страной, если таких дам действительно наделить правом влиять на принятие законов. Сомнения усилились, когда одна из самых боевитых суфражисток Мэри Ричардсон по кличке Резак пришла в Национальную галерею в Лондоне и напала на картину Диего Веласкеса «Венера с зеркалом» с тесаком для мяса. Картину потом реставрировали несколько лет, а Ричардсон за это время стала лидером женского отделения Британского союза фашистов.
К тому времени борец за свободу женщин Эммелин Панкхёрст заругалась с дочкой Сильвией на почве власти и контроля. К ноябрю 1913 г. Сильвию стало клонить к социалистам, а Эммелин со старшей дочерью Кристабель решили, что она формирует конкурирующую группу на базе Федерации суфражисток восточного Лондона. На встрече в Париже договориться не получилось, и семья Панкхёрст раскололась навсегда. В 1931 г. Сильвия описала в книге, как Кристабель тогда кричала на неё: «Ты имеешь свои собственные идеи. Однако нам этого не нужно: мы хотим, чтобы все наши женщины, получив указания и приказы, шагали нога в ногу, как армия на марше!» А женщины, поди, думали, что борются за своё освобождение.
С началом Первой мировой войны в августе 1914 г. Эммелин Панкхёрст приостановила «партизанскую войну», чтобы поддержать единство страны в борьбе против кайзера. А в 1918 г. Закон о народном представительстве предоставил право голоса всем мужчинам старше 21 года и женщинам старше 30 лет (чтобы мужчины не стали вдруг электоральным меньшинством из-за огромных военных потерь). Спустя 10 лет правительство консерваторов уравняло возраст: дамы тоже голосовали поголовно с 21 года. И очень сомнительно, что движение суфражисток сыграло в этом решающую роль.
Все люди – сёстры
Феминистки часто представляют мир как непрекращающуюся борьбу полов: дескать, мужики, явно сговорившись, веками угнетали прекрасную половину человечества. Но не нужно забывать, что до 1832 г. в передовой Британской империи вовсе не существовало ни парламентаризма, ни прав человека в современном понимании. А за право участвовать в выборах могли бороться как женщины, так и пекари, моряки или цирюльники. Всего 2% мужчин голосовали на выборах в палату общин – 220 тыс. самых богатых и знатных. Избирательная реформа сделала парламент двухпалатным и увеличила число избирателей втрое. 5–10% граждан с правом голоса – норма для Европы середины XIX века. А консенсус элит гласил, что нельзя доверять людям из низших слоёв решение вопросов, в которых они ни бельмеса не понимают. Около четверти британцев тупо не умели читать, а женщин среди неграмотных было в пять раз больше, чем мужчин.
Система демократизировалась по мере успехов народного образования, а не из-за появления феминисток.
Новый виток избирательной реформы в 1884 г. дал право голоса уже 60% домовладельцев мужского пола старше 21 года. А привлечение остальных было лишь вопросом времени, поскольку Европа уже увидела, как немецкий учитель выиграл франко-прусскую войну. Многомиллионные армии формировались теперь на основе всеобщей воинской повинности, а чтобы солдат был дисциплинирован и эффективен, он должен быть образован. В начальные и средние школы вкладывались громадные средства. А повышение качества электората стало побочным эффектом этого процесса.
Но вершиной карьерного успеха для женщины так и оставалось кресло директрисы школы для девочек. К королевам на троне англичане ещё привыкли, но «премьер-министр Маргарет Тэтчер» – такого и помыслить было невозможно. При этом мало кто в обществе считал дам людьми второго сорта – скорее милыми детьми. «Женщины не бывают гениями, они декоративный пол», – писал неглупый Оскар Уайльд в 1890 г., и многие с ним соглашались. Однако исключать дам из растущей экономики на глазах становилось как несправедливым, так и нерациональным. Когда Новая Зеландия в 1893 г. первой на планете дала всем женщинам избирательное право, там 80% населения старше 12 лет регулярно читали газеты. А к 1930-м право голоса получили дамы почти во всех европейских странах, включая Турцию.
Вторая волна феминизма была запущена в 1950-е работами Симоны де Бовуар. На первый план вышли проблемы насилия и репродуктивного давления. Ведь общество сквозь пальцы смотрело на избиение мужем жены, на домогательства босса к сотруднице, на ограничение права на аборт. С точки зрения радикальных феминисток вроде Кэрол Ханиш, внешний вид женщины или тема ухода за детьми – это политический вопрос, а не личный. Если мужчина и женщина делают одну и ту же работу с равной производительностью, они и получать должны на равных. Нельзя запретить даме быть министром или крановщиком, если она подходит по профессиональным качествам.
В Дании феминистки отказывались платить за проезд в автобусе более 80% цены билета: дескать, женщинам меньше платят за работу. Это привело к созданию целого Министерства равноправия, которое к концу XX века, исследовав тему вдоль и поперёк, констатировало: две трети трудоспособных граждан Дании заняты либо в исключительно мужских, либо в женских профессиях. 77% женщин тянут лямку в бюджетных организациях, офисах социальных и медицинских служб. А 63% мужчин доминируют в частном секторе, где больше креатива и риска. Отсюда и разница в оплате труда, которую огромные налоги сократили до 12–19%. И напрасно феминистки регулярно спиливают голову у бронзовой Русалочки (одного из символов Копенгагена): никаких правовых препятствий для женщины заняться предпринимательством не выявлено.
Во многих странах нормой стали охранные ордера: если мужчина избил любую женщину, суд может запретить ему приближаться к ней, звонить по телефону. А иначе – реальный срок.
К концу XX века в развитых странах не сохранилось раздельного обучения мальчиков и девочек, а среди студентов вузов девушек стало даже чуть больше парней. По сей день мужчину могут посадить в тюрьму за неуплату алиментов, зато женщина никак не отвечает за обман по поводу отцовства, который имеет место чуть ли не в каждом восьмом браке. Невозможно себе представить, чтобы при назначении на должность нового сотрудника директор сказал: «О, ты баба? Значит, будешь получать на треть меньше уволенного Джорджа». Давно никого не удивляют женщины – генералы и министры обороны, нобелевские лауреаты и бойцы ММА. Если бы дамы были представлены в экономике, как во времена Оскара Уайльда, Европа до сих пор, может, восстанавливалась бы от последствий Второй мировой войны.
И многим показалось, что к 1980-м вопрос полностью закрылся: западным феминисткам больше не за что бороться, потому что равенство в правах достигнуто по всем направлениям. Им осталось, словно миссионерам, обратить внимание на страны третьего мира, где положение женщины по-прежнему ужасающе. Но этой тропой почти никто не пошёл. Как никто не пожелал закрывать перспективную лавку, разросшуюся до огромного молла. Тысячи женских организаций, исследовательниц и публицисток абсолютно не собирались самоликвидироваться, как и всё левое движение на Западе не исчезло после распада СССР. Как новый пролетариат был найден в лице «деколонизируемых» иммигрантов, а «угнетённых» заменила экология, так и феминисткам требовалось перевернуть доску.
Мужчина как отклонение
В 1990-е постмодернистские феминистки подняли знамя интерсекциональности. Это когда разные формы дискриминации накладываются друг на друга, создавая для человека более глубокий опыт угнетения. Женщиной быть непросто, но ещё сложнее быть чернокожей женщиной. И совсем уж трудно – чернокожей лесбиянкой-инвалидом, нелегально перебравшейся в Европу из Африки. Вероятно, в случае «пересекающихся идентичностей» она будет страдать от сексизма, расизма, гомофобии, классового неравенства и материальных проблем одновременно. Помимо расы, пола, класса, сексуальности, гендера, религии, иммиграционного статуса, физических способностей, психического здоровья и размера тела изобретены такие подкатегории ущемлённости, как точный оттенок кожи, телосложения, мудрёные гендерные и сексуальные идентичности, число которых достигает нескольких сотен. Каждую из них все мы должны осмыслить по отношению к остальным, чтобы определить и задействовать «позиционность» (новая ипостась статуса, отражающая количество перенесённых несправедливостей).
Путаница возникает полнейшая. Все начинают выставлять напоказ свои печали, соревнуясь, кто больше обижен жизнью, как раньше кичились успехами и достижениями. Интерсекциональность позволяет рассматривать через лупу даже потенциальное притеснение и осуждать человека за одну только причастность к системам власти и привилегий. И это работает не столько за женщин, сколько против мужчин.
Она умеренная феминистка, а муж у неё предприниматель? Никакая она нам не «сестра», а жена «врага народа». В лучших традициях революционной борьбы объявляют «вредителями» всех, у кого неправильное происхождение. А осью, заменившей в социальной теории класс, стала широко понимаемая привилегия. Есть деньги? Нанял секретаршу? Значит, главный вражина. Неважно, сколько разумного в той или иной идее, – важно лишь, представитель какой социальной группы её высказал. Умеренная по нынешним меркам феминистка Нэнси Дауд предлагает «прощать маскулинность» только маргиналам, поскольку у них было трудное детство. Но это поблажка, а вообще мужественность должна рассматриваться Американской психологической ассоциацией как отклонение.
Как отмечают Джеймс Линдси и Хелен Планкроуз, «интерсекциональный поворот» продвигали исследователи и активисты, уже набившие руку в расовом и климатическом вопросах. У них все белые – расисты априори, а «белизна» должна с самого утра вызывать чувство вины. Точно так же у феминисток мужское господство стало вопросом веры, а не доказательств. Представьте себе, что отсутствие дискриминации и бесправия – это тоже проблема, поскольку отвлекает внимание общества от феминисток на всякую ерунду вроде семьи, здоровья и счастья.
Нельзя, чтобы люди отвлекались, потому что иначе вся эта байда перестаёт быть борьбой за власть. «АН» рассказывали, как климатические алармисты идут на любые ухищрения, чтобы обыватель поверил: потепление климата – это не просто одна из проблем. Нужно прямо сейчас передать всю власть «зелёным» и позволить им налагать на бизнес любые «чрезвычайные» штрафы и ограничения. Деколонизаторы внушают нам, что в истории никогда не было столь ужасного и позорного явления, как европейские колониальные империи XVIII-XIX веков, поэтому потомки захватчиков должны платить по счетам прямо сейчас: принять специальный 2%-ный налог в пользу чернокожих, создать для них преференции при устройстве на работу и учёбу. Суть интерсекциональности – в выискивании проблематики, на которую можно жаловаться. Выпрашивание власти превращается в форму давления – отдайте, потому что вы виноваты.
Феминистский нарратив гласит, что если бы у власти были женщины, то не было бы ни насилия, ни войн – только мир и любовь. В это трудно поверить, глядя на фотографии американской солдатки Линди Ингланд, ведущей на поводке пленного иракца в тюрьме Абу-Грейб. Или Биляны Плавшич, осуждённой за организацию этнических чисток в Боснии. Правления Марии Терезии, Екатерины II или Маргарет Тэтчер ничем особо не отличались от «мужских» периодов. Тем не менее в респектабельной The Washington Post профессор социологии из Северо-Восточного университета Сюзанна Уолтерс пишет: «Мужчины, если вы действительно с нами и хотите, чтобы мы не ненавидели вас за тысячелетия бед, которые вы принесли и от которых вы выиграли, для начала отойдите в сторону, чтобы мы могли стоять ровно и не прогибаться. Голосуйте только за женщин-феминисток. Не баллотируйтесь в правительство. Не руководите ничем. Отдайте власть. Мы справимся. И знайте, что мы больше не будем вытирать ваши крокодиловы слёзы. У нас есть полное право вас ненавидеть, вы поступали с нами неправильно».
Это не какие-то отдельные выплески бешенства, а типичный мейнстрим. Западные феминистки нынче борются не за возможность голосовать на выборах или работать директором, а за право ненавидеть всех мужчин, потому что на прошлой неделе один из них избил жену в Оклахоме. И не только за это. Мужененавистничество (по-научному – «мизандрия») подкрепляется сомнительными «исследованиями»: например, 85% женщин Америки стали жертвами «бытового абьюза». Что это значит? Муж не помыл за собой посуду? Не опустил стульчак? Как Запад вообще умудрился пройти путь от борьбы за равные зарплаты до признания «мусором» белых мужчин, которые смеют зарабатывать больше чернокожих женщин?
Сила слабого
Феминистки тут ничего не изобретали. Как постколониалисты, они всюду отыскивают дисбаланс власти, нетерпимость, предрассудки и цепляются к ним. Словно климатологи-радикалы, они берут уголёк реальной проблемы (плохая экология действительно создаёт опасности) и раздувают костёр до небес. Институт статистики в Квебеке насчитал за год 142 тыс. женщин, считающих себя жертвами домашнего насилия, а данные страховых компаний подтвердили лишь два десятка случаев убийств супругами: 14 женщин и 7 мужчин. По данным полиции, во Франции насилие в семье стало причиной гибели 90 женщин и 23 мужчин. Как мы видим, проблема действительно существует. Но погибших вовсе не тысячи, как докладывают интерсекциональные исследовательницы. А жертвами становятся не только женщины.
Интерсекциональность позволила феминисткам трансформировать свои потерявшие актуальность модели в нечто более расплывчатое и менее опровержимое. Женственность – это навязанный мужчинами конструкт, а эксплуатация домохозяек была неотъемлемой частью капиталистической экономики. Укрепившаяся со времён Просвещения уверенность в существовании объективных истин, определяемых при помощи науки и рационального мышления, рассматривается ныне как способ навязать всем людям белые, западные, мужские, гетеросексуальные дискурсы. По феминистской логике, гендерными вопросами (и не только) должны заниматься лишь «натерпевшиеся»: небелые, негетеросексуальные женщины пролетарского происхождения. И спорить с ними нельзя.
Интерсекциональность позволила и другим агрессивным группам сплестись в клубок и поставить под сомнение классические западные ценности. Гомосексуалы прошли долгий период борьбы за свои права, чтобы к концу XX века упереться в ту же стену, что и феминистки. К концу XX века общественный консенсус был прост и естественен: никого не должно касаться то, чем добровольно занимаются за закрытыми дверьми взрослые люди. Но если реальной дискриминации нет, то её нужно придумать. Гомосексуалы захотели быть равными в правах, но с небольшим гей-бонусом. А интерсекциональность помогла им продвигать философию «мы важнее, чем они».
Оказалось, что инвалид – это не тот, чьи способности ограничены, а навязанный статус. Общество якобы виновато перед глухим человеком, что не может обеспечить ему те же условия, что и слышащему. Квир-активисты высмеивают нормативные формы сексуальности и выставляют тех, кто их признаёт, неотёсанными ретроградами.
Западное общество долго шло к равенству в правах, позволяющему человеку использовать свои сильные стороны ради собственного блага. Но в качестве побочного продукта получает чехарду неформальных иерархий, которую словно в дурдоме изобретали. Транс-мужчины должны признать привилегии, которые принёс им статус мужчины, и способствовать усилению голосов транс-женщин. Не все чернокожие одинаковы: чуть более светлокожие должны признать свои привилегии. Ведь «побочный продукт» так хочет стать основным.
Поделиться
Поделиться
