Почему сегодня так выгодно казаться жертвой
Сразу после ареста Патриция Хёрст заявила, что она боец антикапиталистического фронта
Современные мистификаторы представляются жертвами, хотя раньше выдавали себя за принцев. А политики конкурируют друг с другом за звание главного обиженного, хотя ещё недавно избиратели ждали от них только силы и власти. Радикальное преобразование отношений между обществом и жертвами привело к настолько глубоким последствиям, что и равновесие этого общества уже под угрозой. А политика сострадания, которая ещё четверть века назад казалась такой прогрессивной, сегодня у многих вызывает изжогу. Кто бы мог представить, что в странах, кичащихся своим правосудием, от лезущих со всех сторон жертв придётся отбиваться чем попало, словно от липких зомби в кино.
Таня будет стрелять
Полвека назад, 4 февраля 1974 г., Америка была потрясена похищением 19-летней студентки Патриции Хёрст, дочери миллиардера Рэндольфа Хёрста. После занятий девушка вернулась в квартиру неподалёку от кампуса Калифорнийского университета в Беркли, которую снимала с женихом. После ужина они вместе сели смотреть телевизор, когда раздался звонок в дверь: какая-то дама тюкнула машину во дворе и просилась позвонить по телефону. Когда ей открыли, в квартиру ворвались двое вооружённых мужчин. Патриции завязали глаза, заткнули кляпом рот и забросили в багажник авто. Следующие 57 дней она провела в шкафу размером 2 метра на 63 сантиметра.
Поначалу полиция и ФБР не сомневались, что за студентку Хёрст потребуют неслабый выкуп. Ибо зачем она ещё нужна похитителям? Но оказалось, что всё дело в справедливости, которую попрали буржуи. Джордж Хёрст, прадед Патриции, создал крупнейшую в США горнодобывающую компанию. Её дед Уильям Хёрст стал одним из первых в истории медиамагнатов, послужил прообразом героя культового фильма «Гражданин Кейн». Её отец Рэндольф Хёрст возглавлял совет директоров семейной компании, а мать входила в попечительский совет Калифорнийского университета, где Патриция изучала историю искусств. Именами её предков названы не только отдельные здания университета, но и улица, на которой он расположен, – Хёрст-авеню. Для подавляющего большинства американцев Хёрсты выглядят столпами общества: работодателями, налогоплательщиками, филантропами. Но их считал «фашистами» некто Дональд Дефриз.
Ещё мотая срок в тюрьме, молодой чернокожий люмпен Дефриз вступил в «Чёрную культурную ассоциацию», занимавшуюся изучением афроамериканского наследия. Выводы сделал неутешительные: белые навязали чёрным Вавилон. Этим термином обозначают весь уклад западного общества, отвращающий африканца от собственных божественно-природных корней. Вавилон ловит людей на приманки-обманки – самореализацию, статус, деньги, развлечения, заставляя париться без всякого смысла. Преподаватель Калифорнийского университета Колстон Вестбрук, работавший в ассоциации координатором, соглашался, что с точки зрения науки так и есть. Когда Дефриз бежал из тюрьмы, он несколько месяцев скрывался в квартире радикальной феминистки Патриции Солтысик, где написал первые программные документы Симбионистской армии освобождения, в которой объявил себя генералом-фельдмаршалом.
По сути, Симбионистская армия была одной из множества леворадикальных банд, расплодившихся после «красного мая» 1968 года. Им не нравился мир, в котором люди добиваются успеха путём сознательных усилий и в котором они были аутсайдерами. Отец Патриции Хёрст, по их понятиям, был не атлантом из романов Айн Рэнд, а «корпоративным врагом народа», эксплуататором, руководителем «фашистских» медиа. А её мать оказалась виновна в угнетении чернокожих африканцев, убийствах женщин и детей в Мозамбике и Анголе. Каким образом? Так она же входила в попечительский совет университета, который участвовал в образовательных проектах в Африке. Со своей стороны, симбионисты ставили целью мировую революцию, в результате которой должно было возникнуть несколько социалистических государств, разделённых по расовому принципу. В них должны были бы попасть под запрет все формы капитализма, индивидуализма, собственности, конкуренции, сексизма, эйджизма и расизма. Правда, лидером симбионистов мог быть только чернокожий мужчина старше 25 лет.
Как и в любой секте, адепты «перерождались»: отказывались от своих «рабских» имён и получали новые на суахили, языке ряда народов Сомали. Например, «генерал-фельдмаршал» Дефриз стал Синкве Мтуме, то есть «пятым пророком». Между собой участники разговаривали на специфическом новоязе: Патти Хёрст, в частности, не похитили, а «арестовали», в самом деле предъявив ей ордер, выписанный «судом народа» в лице Дефриза. И значит, она не заложница, а «военнопленная».
Что в точности происходило с Патрицией Хёрст «в плену» симбионистов, впоследствии оказалось не так-то просто установить, поскольку свидетелей почти не осталось. Ещё до «ареста» мисс Хёрст радикалы застрелили суперинтенданта школьного округа Окленд Маркуса Фостера, который был виновен в поддержке «фашистского» плана введения удостоверений личности для учащихся. Подумать только – с фотографией! Полиции удалось сначала накрыть логово группировки, где изъяли мастерскую по изготовлению бомб, кучу боеприпасов, радикальную литературу и «расстрельные списки» на других «фашистов» Америки. Бандой занялись всерьёз, и вскоре спецназ в ходе многочасового боя уничтожил костяк из шести симбионистов, включая Дефриза.
Правда, между убийством Фостера и разгромом банды с Патти Хёрст произошло преображение. В апреле 1974 г., спустя два месяца после похищения, она записала аудиообращение, в ходе которого объявила о вступлении в ряды похитителей, поскольку мир несправедлив и с капиталистическим угнетением необходимо бороться. Патриция стала Таней – в честь Тани Бунке, подружки террориста Эрнесто Че Гевары. И 15 апреля камера видеонаблюдения засняла её с карабином во время «войсковой операции» (по-простому – «налёта») на отделение банка в Сан-Франциско: «Это Таня! К стене, ублюдки!» Симбионисты забрали более 10 тыс. долларов, ранили двоих посетителей, а Патриция из потерпевшей превратилась в подозреваемую.
Уже после гибели актива «армии освобождения» мисс Хёрст находилась на нелегальном положении почти полтора года. До своего задержания 18 сентября 1975 г. она участвовала в нескольких налётах (в ходе одного из них застрелили мать четверых детей) и не раз имела возможность сдаться властям. Например, при ограблении магазина спорттоваров стоявшая на шухере Патриция увидела, как её подельника Уильямса выводит под белы ручки охрана, и выпустила по витрине целый рожок из автомата, чтобы Уильямс смог удрать. Когда за ней лязгнула дверь камеры, всех интересовало, как же так умудрились промыть мозги дочке миллиардера. И какой с неё теперь спрос?
Сразу после ареста Хёрст заявила, что она боец антикапиталистического фронта, что «мы победим», и всё такое. Но, пообщавшись с дорогими адвокатами, нанятыми её семьёй, изменила тактику: она чистой воды жертва, над которой издевались, морили голодом, насиловали, промывали мозги и подсаживали на наркоту. Принимать участие в налётах её якобы заставили при помощи угроз и ЛСД.
Поначалу Дефриз и его подельники собирались обменять Патрицию на двух своих товарищей-заключённых. А заодно повысить свой рейтинг в массах, заставив семью Хёрстов раздать каждому нуждающемуся жителю Калифорнии продуктовый набор на 70 баксов. Когда стало понятно, что обе цели недостижимы, Патриция осознала, что находится на волосок от гибели. Её держали в шкафу с завязанными глазами, редко водили в туалет и мучили бесконечными записями выступлений борцов за расовое равенство. Патриция начала изображать из себя образцовую «военнопленную», интересоваться идеями симбионистов и поддакивать. Пленнице стали разрешать есть вместе со всеми, снимать на ночь повязку с глаз и при свете фонарика читать в шкафу Маркса, Энгельса, Дефриза, по которым она сдавала зачёты. Когда ей предложили «вступить в армию» или отправиться домой к родителям, она решила, что это проверка, а в случае неправильного ответа её убьют. И поэтому она сказала: «Я хочу сражаться за народ».
Но в суде это всё не проканало. Зачем она полтора года бегала от властей, если её передвижения никто не контролировал? Если её насиловал, как она говорит, симбионист Уильям Вулф, то зачем она до самого ареста хранила в кошельке его подарок – фигурку обезьянки в стиле цивилизации ольмеков? Обвинение собрало информацию, что мисс Хёрст и до похищения была знатной оторвой: рано начала половую жизнь, употребляла наркотики, врала, прогуливала. Многие левые радикалы происходили из богатых семей, и это не значит, что им «промыли мозги». Правосудие стоит на ответственности человека за свои поступки, а списать преступления на крайнюю нужду или дурное влияние может любой начинающий уголовник. В общем, Патриции впаяли семь лет.
Правда, она не отсидела и четырёх – президент Джимми Картер помиловал её в начале 1979 года. А президент Билл Клинтон в 2001 г. полностью реабилитировал. Америка к тому моменту сильно изменилась, в том числе и принципы её правосудия. Если женщина зарезала спящего мужа, который её якобы бил и ругал, то присяжные вполне могли признать её невиновной. Если чернокожий водитель убил и ограбил белого работодателя, он вполне мог рассчитывать на снисхождение, доказав, что жертва смотрела на него свысока. И жертва тут на самом деле он. Про Патрицию Хёрст вышло несколько книг и фильмов, полностью её оправдывавших. Юная Патти с автоматом на чёрно-белой фотке даже стала симпатичным мемом: богатая девчонка с чистой душой взяла в руки оружие за трудовой народ. И это произошло неспроста.
Наука страдать
Если несколько упростить, в передовых цивилизациях прошлого никогда не любили жалобщиков, выставляющих напоказ свои травмы и обиды. В Древней Греции что киники, что стоики, что эпикурейцы презирали людей, которые не способны прекратить свою жизнь, переставшую быть радостной и полезной. В Древнем Риме немыслимо было бы обвинить легионера Цезаря, что во время вторжения в Галлию он нанёс кому-то психологическую травму и присвоил продукты чужого труда. В судах Великого Новгорода или Бургундского герцогства никому в голову не пришло бы оправдать убийство или поджог, если они совершены в отместку за гипотетическое угнетение предков 200 лет назад.
Невозможно представить себе, что кто-то в Великобритании или Франции XVIII века испытывал бы стыд за обретение колоний в Азии или Африке само по себе. Споры велись лишь о допустимости отдельных кровавых выходок колонизаторов. Реакцией на трансатлантическую работорговлю стало движение аболиционистов, которое в итоге привело к запрету рабства во всём цивилизованном мире. Вряд ли подобное движение могло возникнуть в среде гвинейских царьков, веками наживавшихся на этой отрасли задолго до прихода европейцев.
Однако уже отец либерализма Алексис де Токвиль распознал риски: «Сегодня нации уже не могут отказаться от равенства, однако от них зависит, приведёт ли оно их к рабству или свободе, к просвещению или варварству, к процветанию или нищете». Иными словами, борьба с несправедливостью естественной может привести к появлению несправедливости искусственной.
При старом порядке всё объяснялось волей Божьей: король рождался королём, а шут шутом, потому что таков неподвластный нашему разуму замысел. Если твои дети умерли от чумы, а тебе самому выкололи глаза норманны, это не даёт никаких преференций. Разве что монету в базарный день кто-нибудь подарит. В аристократическом обществе самоотверженность в бесконечных войнах коррелирует с безразличием к окружающим: если я рискую собой, то какое мне дело до других. Наполеон перед Ватерлоо ставил в строй 16-летних мальчишек (во Франции было уже некого рекрутировать) и удивлялся кривотолкам: мол, какое значение имеет сто тысяч жизней по сравнению с моими великими планами.
Даже христианство с его культом бедности было не в силах заставить помогать каждому нуждающемуся. Великая французская революция и отделение церкви от государства, провозглашённое в Конституции США, дали толчок новым идеям. Всё чаще не у короля и священника спрашивали ответы, а у собственного разума. Как ни парадоксально, не века всевластия церкви, а демократия и рождение наций способствовали ощущению ближнего как чего-то ценного.
Например, после Первой мировой войны общество со скрежетом принимало новую мысль: оказывается, солдаты тоже могут быть жертвами. Их психика страдает от военных потрясений, которые впоследствии назовут «посттравматическим стрессовым расстройством» (ПТСР). После войны во Вьетнаме само собой разумеющимся делом было требовать компенсации у правительства США за психологические травмы. «Поствьетнамский синдром» диагностировали у аж 750 тыс. бывших военных. Министерство по делам ветеранов создало семь классов травм, связанных с войной, из которых только один указывал, что пациент лично подвергся насилию. В остальных шести «жертва» сама творила насилие, а теперь испытывает от этого дискомфорт и требует денег. При таком раскладе и на палачей в Освенциме можно примерить роль мучеников. Они ведь тоже выполняли приказы!
Статус жертвы развивался параллельно с психиатрией, породившей новую дисциплину «виктимологию» (от английского victim – «жертва»). Теперь всё зависит от экспертизы врача, и любой человек, который страдает телесно или душевно, может быть признан жертвой. Как ранние демократии провозглашали священным право собственности или выбора вероисповедания, так теперь провозглашалось право человека не страдать. Это словно право на вечно хорошее настроение: если оно у вас плохое, значит, кто-то должен за это ответить.
Жертвы начинают воплощать новую форму героизма. Они попадают на передовицы газет наравне со спортсменами и кинозвёздами. Они выделяются из общей массы благодаря своему несчастью. Виктимизация – это теперь страдательная версия привилегии. Люди уже не видят себя частью нации, они должны сами определять свои ценности и стремиться к успеху. Но достигают его единицы, поэтому у каждого кто-то виноват: мужики, евреи, интеллигенты, либералы, бюрократы, белые, чёрные.
Виктимология поначалу была направлена на доказательство того, что жертвы отнюдь не невинны. Например, в 1960-х исследование 588 дел об убийствах в Филадельфии показало, что в 26% случаев жертва первой применила оружие. Но когда под вопрос были поставлены жертвы изнасилований, феминистки подняли страшный шум. И не они одни обрели влияние благодаря «политике сострадания». С 1983 г. массово нарождаются ассоциации жертв и помощи жертвам (раньше к таковым можно было отнести только ветеранские организации). Во Франции Национальный институт помощи жертвам объединяет 160 ассоциаций. Поначалу они ставили себе благую цель достичь признания там, где царят замалчивание, дискриминация и стигматизация. Но быстро вышли из берегов.
Постепенно и виктимология стала служить жертвам. В 1990-е появляются аспирантуры и магистратуры по виктимологии, поскольку приписывать кому-либо статус жертв стало страшно выгодно. В 1999 г. правительство Франции рассматривает пакет из сотни предложений «К новой государственной политике помощи жертвам». В 2004 г. Николь Гейдж становится госсекретарём по делам жертв, занимающимся даже «потенциальными жертвами». Политики консультируются с ассоциациями, что выгодно обеим сторонам: более репрессивная политика государства теперь освящена «сотрудничеством с обществом».
Сострадание стало главным качеством любого официального лица. Его уже недостаточно проявлять словами, нужно физически находиться там же, где жертвы. В 2005 г. президент США Джордж Буш не прервал отпуск из-за урагана «Катрина», и его рейтинг обрушился. Зато его французский коллега Николя Саркози предлагал создать «судейский орган по делам жертв», при любом удобном случае надевая терновый венец мученика: «Мне не нужно ничего комментировать, поскольку каждый знает, что я сам жертва». Ханна Арендт ещё в 1970-е с настороженностью писала о «политике жалости»: дескать, мотивом многих политических решений становится не забота о благосостоянии граждан, а признание страданий другого.
В ряде американских штатов, чтобы отпустить осуждённого на УДО, требуется согласие жертвы или её родственников. Хотя раньше система правосудия просто принимала их мнение во внимание. Присутствие психолога рядом со скорбящими становится обязательным социальным ритуалом: людей убеждают, что их психическое здоровье висит на волоске, сколько бы те ни твердили, что им сейчас нужно просто выпить. Если каждый страдающий человек – жертва, то область виктимизации безгранична. С кем никогда не обходились несправедливо? Кто не получал в детстве по голове? Например, специальная терапия разработана для потомков жертв холокоста. Но тогда жертвами можно объявить почти любого: например, внуков миллионов погибших во время восстания тайпинов.
Проблема не в том, что всевозможные ассоциации без конца выставляют напоказ свои болячки. Но они хотят за это политических и материальных бонусов и готовы сжигать своих оппонентов на кострах. А расклад, похоже, в их пользу.
Отмена здравого смысла
Сегодня можно обвинить известного футболиста в сексуальных домогательствах, не приводя никаких доказательств. Если «новость» подхватят, от «токсичного» игрока тут же откажутся его рекламодатели. Тренер посадит его на скамейку запасных «от греха», а клуб задумается о его продаже. «Токсичным» может стать кто угодно: учёный, писатель, университетский препод.
Налогового консультанта англичанку Майю Форстейтер выгнали с работы за следующее высказывание в Интернете: «Половая принадлежность человека – непреложный биологический факт». Это тоже было воспринято как атака на обидчивых трансгендеров. За Форстейтер вступилась знаменитая писательница Джоан Роулинг: «Я знаю и люблю транслюдей, однако отказ от понятия «пол» лишает многих возможности осмысленно обсуждать свою жизнь». Показательно, что идея за этот спич «отменить» Роулинг (перестав покупать её книги, смотреть снятые по ним фильмы и читать газеты, публикующие её колонки) показалась справедливой не только ассоциациям трансов, но и длинному списку актёров, ставших богатыми и знаменитыми на экранизациях её «Гарри Поттера». И Дэниел Рэдклифф с Эммой Уотсон в первых рядах. Потому что, откажись они участвовать в травле Роулинг, сами могли бы оказаться на её месте.
Именно так это работает: та или иная группа объявляет себя жертвами, предъявляет миру липовые страдания и стирает оппонента с лица земли, завоёвывая влияние и власть. Белый мэр Миннеаполиса не мог не рыдать горючими слезами над могилой чернокожего Джорджа Флойда, случайно убитого полицией при задержании за использование фальшивых баксов. Никто из голливудских знаменитостей, встречавшихся с юной экоактивисткой Гретой Тунберг, не мог назвать её малолетней прогульщицей, занимающейся ерундой, даже если бы захотел. Иначе судьба великого Кевина Спейси, который 20 лет назад вроде бы кого-то хлопнул по заднице, а сегодня его за это вырезают из уже снятых фильмов, показалась бы им райской.
Левые партии в западных странах куда лучше правых научились использовать чужие обиды в своих интересах. Они работают в гетто, кишащих вчерашними нелегалами, едва получившими вид на жительство: «Голосуй за нас, и мы пробьём тебе бесплатное жильё и медицинскую страховку. И ты сможешь перетащить в Штаты родню». Они окучивают гей-парады: «Голосуй за нас, и никто не сможет уволить тебя с работы». Они принимают у себя конференции феминисток: «Мы заставим отдавать женщинам половину мест на госслужбе, только голосуй».
Молодые американские социалисты куда прагматичнее классических марксистов. Они понимают, что если взять всё и поделить, сами они ничего не создадут – будут голод и тотальный дефицит товаров. Поэтому они просто хотят, чтобы кто-то их содержал, и называют это «позитивной дискриминацией». Дескать, Америка возникла не на вольном труде собственников, а на эксплуатации негров и индейцев – и теперь время возвращать долги. Поэтому «угнетённые народы» должны иметь льготы при получении образования и трудоустройстве.
Писатель-левак Уилл Сторр считает, что нужно принимать во внимание даже генетику и окружение: то есть не пестовать элиту в лучших колледжах, а, наоборот, подсаживать в социальные лифты выходцев из низов. Не потому, что они креативны или лучше «знают жизнь», а из соображений справедливости: «Есть люди с очень низким IQ, есть люди с расстройствами личности. Поэтому нужны большие налоги для тех, кому повезло с генами и кто смог пробиться и разбогатеть, которые будут распределяться в пользу тех, кто оказался не в лучшей ситуации».
Светлая мысль, что тебе должны уже за то, что ты в заднице, способна пленить умы. И прежде всего тех, кто не изучил, не сделал, не открыл, не построил, не переехал, не создал, не рискнул. Левакам это всё пришлось очень по вкусу: теперь можно даже не обещать «светлого будущего». Капиталистическая система должна быть разрушена уже потому, что несправедлива. Нужно лишь представить, что липовый прогресс достигался путём эксплуатации природы, геев, негров и женщин.
Поделиться
Поделиться
