Рычаг чужого богатства
В 2025 году Нобелевскую премию по экономическим наукам поделили между двумя проектами. Одну половину получил историк экономики Джоэль Мокир «за определение предпосылок для устойчивого роста посредством технологического прогресса». 79-летний американо-израильский профессор убедительно доказывает, что промышленная революция произошла в результате развития культуры и институтов, а вовсе не потому, что чьи-то умные головы вдруг взяли и изобрели новые станки. Условием модернизации стало «возникновение веры в полезность прогресса», когда люди перестают считать, что предки были умнее нас, а знание заключается в расшифровке их мудрости. Вручение премии Мокиру весьма символично: как раз сегодня эти вроде бы очевидные истины уже не очевидны в развитых странах Запада, сумевших получить основные дивиденды от промышленной революции. Мы наблюдаем движение вспять относительно тех институтов, которые породили их успешную модернизацию.
Изобретая это
Джоэль Мокир неплохо знаком российским интеллектуалам: на русском языке изданы три его важнейшие работы. В «Дарах Афины» он выдвинул такое предположение: «Порождённое Реформацией представление о том, что различные идеи могут конкурировать друг с другом и отбираться по тому или иному критерию, вело к тому, что старые истины всё сильнее подвергались сомнению». Получается, жизнь в Средневековье крутилась вокруг религиозных вопросов. И до Мартина Лютера в большей части Европы существовала единственная верная точка зрения, исходящая из Ватикана. И это блокировало появление новых идей, и не только в духовной сфере.
По мнению Мокира, эпоха Просвещения оказала принципиальное воздействие не только на расширение грамотности, уменьшение клерикализма и смягчение нравов, но и внедрение новой техники на предприятиях пошло куда резвее. Реформация XVI века породила саму идею о возможности иметь множество идей. Но промышленная революция свершилась два столетия спустя, когда большое число людей вдруг осознало, что можно жить не только по традиции, воспроизводя старые практики.
Кто-то скажет, что это банальность. Но традиционное общество редко что-нибудь изобретало. А если получало раз в сто лет новое техническое устройство, то скорее по случайности. Как выразился исторический социолог Дмитрий Травин, лишь научная революция XVII века «изобрела изобретение»: дескать, человек может сотворить новый мир из того мира, который когда-то давно создал Господь. Люди в этих условиях постепенно привыкали к мысли, что можно проводить эксперимент, строить машины, осуществлять математические расчёты. И самое главное: стало возможно вести себя рационально, «по уму», а не под воздействием традиции, существующей неизвестно сколько лет и неизвестно почему. Но когда общество осознало, что разнообразие полезно, оно быстро двинулось вперёд.
Однако научная революция XVII века не порождала автоматически промышленную революцию. Даже связь между наукой и техникой для той эпохи была неочевидной, хотя Джоэль Мокир в своих книгах эту связь обнаруживает. Не столь уж важно, что конкретно изобретали учёные. Важнее то, что они подали пример изобретательства простым людям и пробудили мысль о возможности изменений у элит и нарождающегося среднего класса. И Мокир задаётся вопросом: почему быстрее всего процесс пошёл в Британии, которая не была ни родиной ренессансного гуманизма, как Италия, ни центром формирования протестантской этики, как Голландия, ни образцом просвещённого абсолютизма, как Франция.
По мнению нобелевского лауреата, даже там, где британцы отставали, «они демонстрировали поразительную способность замечать чужие открытия, доводить их до ума путём устранения проблем и ошибок, а затем прибыльно их эксплуатировать». Правила игры, при которых поощрялись честность при совершении сделок и уважение к собственности, а не наглость и агрессивность, сформировали в Британии соответствующую ментальность. Цитата: «Если человека считали щедрым и честным, то другие с большей готовностью вели с ним дела, и это порождало институциональную почву, на которой мог процветать экономический прогресс». Мокир даже приходит к выводу, что джентльменские кодексы поведения преобладали над какими-либо методами надзора за соблюдением контрактов со стороны, о чём свидетельствует широкое распространение личного кредита. Если бы слишком много людей банально уклонялось от уплаты долгов, это привело бы к появлению бесконечной череды коллекторов и финнадзоров, которые поломали бы и благотворные правила игры.
Почему это всё должно нас волновать сегодня? Потому что сегодня Запад словно забыл, чему он обязан процветанием. Подоходный налог в ряде стран перевалил за 50%. Борьбу с бедностью заменила борьба с неравенством, в результате которой миллионы молодых людей выбирают идти в чиновники или жить на пособия, чем открыть своё дело, создавать рабочие места, рисковать и считаться, словно в Средневековье, страшным грешником. От джентльменских кодексов не осталось и следа, а миллионы мигрантов заставляют вести бизнес по правилам багдадского базара. И самое главное: многие уже не видят ценности в самой рыночной экономике, демократии и верховенстве права, словно они являются само собой разумеющимся.
Однако бурное развитие Европы после XI века вовсе не было предопределено на небесах. «Тёмные века» вполне могли продлиться ещё лет 300, и тогда Великая чума 1346–1353 годов просто превратила бы континент в задворки цивилизации, не дав никаких институциональных перемен. Америка могла и «не открыться» для остального мира ещё очень долго. Становление в США и Канаде в конце XVIII века буржуазной демократии тоже не было начертано на скрижалях. Там вполне мог образоваться один из подвидов латиноамериканских клептократий. Общий вектор развития человечества оказался бы совсем другим. И мы могли бы только мечтать о том процветающем динамичном мире, который всё чаще перестаём ценить.
Так почему же Британия размером с Вологодскую область владела четвертью мира, если централизованная королевская власть в ней была слаба? Наши школьные учебники предлагают совершенно идиотские ответы: потому что Европа находилась на пересечении торговых путей, а у англичан было много кораблей, при помощи которых они эксплуатировали чужой труд и ресурсы. Целые поколения вырастают без малейшего понятия, почему на самом деле одни страны богаты, а другие бедны. Если бы ответ был прост, Джоэлю Мокиру не было бы необходимости писать корпус сложных и умных книг, и «АН» не возвращались бы к этой теме. Если бы ответ был всем понятен, хаос в головах не был бы столь очевиден.
Находка Запада
К XIII веку монголы создали самую большую по площади империю в истории. К XV столетию арабские владения простирались от Индии до Испании, и даже в XVII веке турки стояли под стенами Вены. Однако из восточных цивилизаций на глазах уходила жизнь, а Запад наливался силой как вширь, так и вглубь. Почему? Восток кто-то сглазил? Или люди там немного «не те»? Почему Запад в XVI-XX веках уделывал Восток по всем пунктам – вероятно, важнейший вопрос для историков, политологов, социологов и экономистов. А находки серьёзных учёных раз за разом подтверждают один и тот же набор причин и следствий.
Например, Уильям Мак-Нил в точку формулирует, почему именно раздробленность Европы в Средние века лежала в основе её долгосрочного успеха: «Хронические войны, являющиеся результатом непрекращающегося политического многообразия, долго были весьма болезненной, но мощной основой жизнеспособности Запада». Проще говоря, отстающие были вынуждены перенимать успешные институты, позволяющие выстраивать сильную армию. И развивались не только в военном отношении. «Этого никогда не могло бы произойти в обществе, где у власти стоял узкий круг лиц с одинаковым мировоззрением, пусть даже гораздо лучше образованных и опытных в государственных делах», – добивает учёный восточные деспотии.
Если бы Италией во времена коммерческой революции правил Иван Грозный, он поступил бы с Венецией и Генуей как с Новгородом: ограбил, лишил самостоятельности, посадил вороватых наместников. И торговле конец, и зачаткам промышленного развития! Но государства Италия, к счастью, ещё не существовало. По всем Апеннинам гвельфы (сторонники Ватикана) боролись с гибеллинами (сторонниками императора), и в вакууме власти расцвели города-государства. Поскольку королям, герцогам и папам всегда нужны деньги на войну: города охотно давали их в обмен на хартии и монополии, позволяющие самим вершить суд, собирать налоги и торговать.
Конечно, сошлось много обстоятельств: к XI веку в Европе более-менее успокоились и осели главные грабители и завоеватели: викинги, арабы и мадьяры. Ослабла и могучая Византийская империя. Очень кстати для торговли пришлись крестовые походы, в определённой мере сблизившие Европу и Ближний Восток. Заодно Венеция неплохо заработала на трафике крестоносцев в Святую землю: население города перевалило за 100 тыс., каждый четвёртый мужчина строил корабли. В отсутствие сильной внешней угрозы Европа могла наслаждаться, по выражению Броделя, «роскошью феодализма». Если бы на неё, как на Русь в XIII веке, обрушились монгольские захватчики, для сеньоров возникла бы военная необходимость в формировании сильного централизованного государства. А следом появился бы и свой Иван Грозный.
Однако судьба миловала Запад, но не Восток, где 500 лет назад мудрые османские имамы решили, что изучение философии несовместимо с Кораном. В ответ на выступление шиитов вовсе запретили книгопечатание: согласно фирману султана Селима I, с 1515 года любого застигнутого у печатного станка ждала смерть. В 1580 году отряд янычар разгромил обсерваторию Стамбула, потому что султан счёл её распространителем чумы. Единственной западной книгой, до конца XVIII века переведённой на ближневосточные языки, была книга о сифилисе.
Как на Западе люди руководствовались рациональными краткосрочными резонами, так и на Востоке правители искренне хотели организовать жизнь по уму прямо сейчас. Вот только исходные условия у них были уже разными. Власти в Китае просто не ставили себе целью развитие вооружений, судостроения и внешней торговли, поскольку контроль внутри страны у них был и так. Огромная армия, многоголовая бюрократия, успешно собирающая налоги со сравнительно лояльного населения, – зачем в такой ситуации реформы? Наоборот, влиятельные мандарины считали, что иноземцы принесут вредные идеи. Поэтому китайский император запретил строить города ближе 10 км к берегу моря, не говоря уже о морских судах. Заодно уничтожили отчёты о плаваниях адмирала Чжэн Хэ, хотя прибытие его флота в Восточную Африку в 1416 году было сравнимо с полётом Гагарина: 30 местных царьков сразу же признали господство далёкой династии Минь. Но с 1500 года китайца, замеченного в постройке судна более чем с двумя мачтами, приговаривали к смерти. Элиты хотели как лучше: врагу не пожелаешь, дескать, жить в эпоху перемен.
Если бы кто-то показал китайскому чинуше знаменитую фреску Амброджо Лоренцетти «Аллегория доброго правления» во дворце Палаццо Публико в Сиене, созданную в 1338 году, он бы за голову схватился от ужаса. Правители здесь находятся на заднем плане, а коммуна как воплощение общества выходит на передний. На запястье правителя завязана верёвка, которая исходит от фигуры Правосудия, но держат её 24 фигуры горожан. Сиена тогда была разделена на три округа (терции) и общее собрание всех взрослых мужчин избирало 300 депутатов в Совет колокола, в свою очередь избиравших политбюро – Совет девяти. От каждой терции делегировалось равное число законодателей, а исполнительная власть находилась в руках подеста – назначаемого на год технократа-чужестранца, не имевшего права даже трапезничать с кем-то из горожан, не говоря уже о приёме от них подарков. Зато он обязан жить в каждой терции равное количество дней и две недели по истечении контракта оставаться в городе, пока не завершится расследование его правления.
Китайский же мандарин воспитывался на легизме, основанном Шан Яном. Без глубочайшего знания его трудов он не смог бы сдать экзамен на должность, как без знания марксизма-ленинизма было не сделать карьеру в СССР. Народ, по Шан Яну, не имеет никакого права обсуждать законы, издаваемые правителем. Сказали всей округе собраться и переселиться за 500 км – значит, так и нужно сделать. Главное понятие в легизме – «Единое», означающее заготовку зерна и войну. А как лучше осуществлять «Единое», должен решать один-единственный божественный мозг. Шан Ян прямо указывал, что главная сила государства – в ослаблении народа, осуществляемом умелым применением наград и наказаний. Причём на десять наказаний достаточно одного поощрения, иначе люди перестанут бояться. Вводилась классическая круговая порука, при которой соседи, объединённые в «пятёрки» и «десятки», несут ответственность за действия друг друга.
Изощрённая система сдержек и противовесов в европейских средневековых городах как раз и создавалась для того, чтобы избежать кошмара по Шан Яну. Конечно, фламандцы и миланцы не могли представить, насколько эффективными окажутся их институты на долгой дистанции. Как в 1840 году европейские броненосцы разнесут парусный китайский флот в кульминации «опиумных войн». А французы и англичане поделят самую многолюдную страну мира. Но в позднем Средневековье европейцы лишь следовали за собственной выгодой. Величайшая находка Запада оказалась в том, что свободные люди изобретательны, а самый эффективный менеджер должен поменьше им мешать.
Сеть всему голова
Изобретатель через патент получал плюшки от своих находок даже в XVI веке. В Британии за этим ревностно следил парламент. В Поднебесной же любое изобретение должно одобряться свыше, а патентного права не существовало вовсе. Даже такая естественная для нас вещь, как наследование состояния умершего купца, не была очевидной – чиновник мог конфисковать всё в казну. В случае продажи дома его прежний владелец мог вернуться через 10 лет и попроситься пожить, поскольку он обнищал. И отказ считался жутким грехом. Презумпция невиновности работала наоборот: обвиняемых считали виновными, если не будет доказано обратное. Любой закон мог быть изменён императором, желавшим избежать инноваций, чтобы новые идеи не угрожали его власти. Когда англичане в 1870-х построили железную дорогу из порта Усун в Шанхай, цинское правительство, словно африканские деспоты, выкупило её и разрушило.
Конечно, не нужно думать, что Китай отстал только из-за того, что бюрократы не дали ему развиваться. А в Европе бюрократов не было вовсе, и она осчастливила человечество. Но когда в Старом Свете к середине XVII века стали возникать сильные централизованные королевства с эффективными налоговыми системами, коммерческая революция уже свершилась. Свободные города породили новое общество, которое успело окрепнуть. Историк науки Джозеф Нидхем блестяще сформулировал: «Европейские чиновники слишком поздно овладели властью и не смогли предотвратить рост капитализма».
По словам социолога Мануэля Кастельса, сетевое сообщество представляет собой качественное изменение человеческого опыта. С XI века историю Европы можно рассматривать через противостояние двух логик власти – территориальной, которую воплощает государство с его аппаратом принуждения, и капиталистической, сетевой, накладывающейся поверх любых границ. Территориальная логика в итоге победила: вместо нескольких сотен княжеств появилось два десятка национальных государств. Но и капитализм никуда не делся. Благодаря ему купеческие и ремесленные города постепенно «сбегали» из феодальной системы, обеспечив Европе процветание.
Изобретение в 1450 году печатного станка Гутенберга – точка невозврата для иерархического средневекового мира. Воздействие книги на тогдашнюю жизнь было большим, чем персонального компьютера в наши дни. Спустя несколько десятилетий в Англии издавалось 300 тыс. популярных сборников по 40–50 страниц ценой два пенса – в основном пособий по пивоварению или ковке металлов. А батрак в день зарабатывал 12 пенсов – чтение стало доступным и перспективным делом, грамотность населения стремительно разрасталась.
Печатный станок и расплодившаяся сеть издательств помогли Мартину Лютеру избежать смерти на костре, поскольку его «95 тезисов» и другие работы в пяти тысячах изданий разлетелись по уставшей от папской власти Европе и породили Реформацию. Которая, в свою очередь, привела к масштабному перераспределению ресурсов и смещению деятельности от религиозной к светской. Две трети монастырей в протестантской Германии были закрыты, их собственность конфисковали. Студенты перестали массово выбирать монашество. А протестантизм стал редким примером религиозного движения, приведшего к обмирщению Европы с её акцентом на материальный прогресс.
Не меньше пороха и печатного пресса жизнь изменило изобретение около 1300 года компаса в его современном виде. К XV веку новые навигационные приборы позволили плавать по Средиземному морю круглый год, под эту тему появились более прочные корабли – голландский флейт и португальская каравелла. Всё это, вместе взятое, позволило открыть Америку, а в Европу хлынул поток золота и серебра, профинансировавший развитие огнестрельного оружия. Даже простые европейцы приходили к мысли, что инновации очень важны, а лидеры по их внедрению получат преимущества и в войне, и в бизнесе.
Эпоха географических открытий вообще плохо ложилась на традиционные ценности. Конкистадоры отправлялись в Новый Свет, чтобы сказочно разбогатеть, сколько бы церковь ни убеждала их в бренности богатства. Голландская Ост-Индская компания была больше сетью, чем иерархией. Первооткрыватели Генриха Мореплавателя тоже являли собой социальную сеть: делились сведениями о навигации и кораблестроении. Как уже говорилось, успех Великобритании начиная с XVII века вытекает из того, что британские монархи не сумели монополизировать в своих руках торговлю с Америкой, и в стране начала складываться группа состоятельных купцов, мало связанных с короной. Они создали запрос на политические изменения и сыграли ключевую роль в победе Славной революции 1688 года. А после неё уже совсем немного обстоятельств должно было сойтись для успеха революции промышленной.
Политолог Иммануил Валлерстайн последовательно доказывает, что именно капиталистические сети не позволили появиться в Европе единой территориально интегрированной империи по китайскому образцу. Центры накопления капитала прописались в Амстердаме и Лондоне, а имперские амбиции исходили из Парижа и Мадрида. Поэтому территориальная логика королей и сетевая логика коммерсантов в итоге породили некие гибридные формы – национальные государства в рамках глобальной капиталистической системы.
Сегодня на Западе главнейшим вопросом стала тема перераспределения. Налоги вышли за разумный уровень. Забюрократизированность всего и вся делает предпринимательство малопривлекательным занятием. Власти поощряют население набирать кредиты, которые они не в состоянии отдать. Институты, двигавшие Запад вперёд в прошлые века, были абсолютно иными. Вручение престижной премии Джоэлю Мокиру должно было бы напомнить обществу об этом. По крайней мере той его части, что ещё может читать и понимать серьёзные книги.
Поделиться
Поделиться
