Во всём виноват Колумб
«АН» не раз дивились, до какого абсурда можно довести благородное и справедливое дело – уравнять в правах расы и народы, исключив возможность притеснять кого-либо за цвет его кожи или разрез глаз. В течение XX века были достигнуты выдающиеся успехи в борьбе с расовой дискриминацией. Но в XXI веке выяснилось, что остановить этот поезд невозможно, даже когда бороться уже по большому счёту не с чем. Какие-то горлопанистые активисты уже требуют преференций чёрным за счёт белых, переписывают историю и рушат институты, когда-то сделавшие Запад сильным, – и мало кто рискует им возразить. Наоборот, они имеют широчайшую общественную поддержку. Почему? Потому что они опираются на науку – постколониальную теорию. Которая, если разобраться, не является ни наукой, ни борьбой за справедливость.
Песня остаётся прежней
На словах постколониальная теория занимается анализом культурного наследия колониализма. Главным образом исследователей интересует, как повлияло длительное нахождение под иноземным владычеством на политику и идентичность различных племён, народов и обществ. Как им теперь найти баланс между культурным зовом предков и навязанными колонизаторами нормами вроде ношения штанов. Учитывая, что сто лет назад в мире насчитывалось не более 60 государств (сейчас их как минимум 195), тема затрагивает слишком большую часть человечества, чтобы можно было её просто игнорировать.
Вместе с тем постколониальная теория – очень странная дисциплина. Её практически не интересуют, например, последствия турецкого господства на Балканах или японское влияние на идентификацию южнокорейцев. Ей вовсе не важны более ранние периоды истории: как, например, сказалось на местном населении персидское завоевание Ближнего Востока при Кире Великом, нормандское вторжение в Англию XI века или стремительное распространение ислама в Средиземноморье VII столетия. Словно у датчан в Шлезвиге или уйгуров в Синьцзяне не было и нет травм, связанных с иноземным покорением и необходимостью жить под чужим скипетром.
Почему-то теорию интересует всего одно узкое направление – негативные последствия империалистической политики европейских держав в XVII-XIX веках для коренного населения стран Африки, Азии и, в меньшей степени, Америки. При этом вряд ли найдётся классик постколониальной теории, который изучал бы последствия разделов Речи Посполитой для нынешних поляков. Среди бесконечных внутриевропейских территориальных переделов их интересует разве что присоединение британцами части Ирландии. Да и то лишь как репетиция общемировой экспансии Великобритании, обкатка её хитрых методов.
Хотя Северная Ирландия была создана в 1921 году, а Османская империя прекратила своё существование в 1922-м. Как и в случае с Австро-Венгерской империей, её падение было воспринято на славянских окраинах именно как освобождение от колониального гнёта. Однако постколониальную теорию переживания всех этих чехов и болгар совершенно не трогают. То ли дело страдания африканцев в Камеруне или Кении. Причём эксперты говорят только о разрушающем наследии владычества англичан, французов, бельгийцев. И мало кому интересна, например, Эфиопская империя, которая исчезла с карты только в 1974 году.
Эфиопия никогда не была ничьей колонией, но насилия в ней почему-то и без европейцев было через край. Даже когда в результате длительной гражданской войны от Эфиопии отвалилась Эритрея, в ней всё равно осталось с дюжину основных этносов, говорящих на сотне языков. И многие из них считают себя незаконно порабощёнными, с попранной идентичностью.
Впрочем, постколониалисты говорят, что они не зациклены на прошлом. Колонизация Африки якобы происходит и по сей день – в виде распространения глобальной экономики. В соответствии с её принципами в Эфиопии массово открываются заводы иностранных компаний – и это вовсе не манна небесная для местного хозяйства и небогатого населения, а самое настоящее угнетение. Именно белые колонизаторы виноваты в том, что в 2025 году гражданские войны идут в Конго, Судане, Мали и Нигере. Почему вдруг они? Тут теория предлагает что-то вроде концепции первородного греха: якобы европейцы запустили в Африке механизм насилия, который, словно вечный двигатель, обречён заливать континент кровью.
Объяснение всем этим странностям довольно простое: постколониальная теория – это не наука, а идеологический таран, сносящий все законы аристотелевой логики. Не случайно важной особенностью постколониальных исследований является отрицание ими существования общего мерила для разных культур и эпох. Вроде бы прогресс – это улучшение уровня жизни людей, увеличение продолжительности жизни, снижение риска подвергнуться насилию. Постколониалисты с этим решительно не согласны: для них прогресса вообще не существует, а есть попранная колонизаторами «идентичность», которую необходимо восстановить. Так случилось, что только в Европе или Северной Америке эту ахинею можно неплохо монетизировать.
Борьба за умы
Считается, что постколониальная теория возникла в 1980-е годы под влиянием идей постструктурализма Мишеля Фуко, Жака Деррида, Жиля Делёза. Но предтечами теории называют вдохновителей движения негритюд, в 1930-е годы яростно оспаривавших любые плюсы, которые европейцы принесли народам других континентов. Хотя если бы этих плюсов и вправду не существовало, то как бы тогда в 1931 году в Париже встретились темнокожие студенты Леопольд Седар Сенгор, Эме Сезер и Леон-Гонтран Дамас. Все они были уроженцами французских колоний (Мартиника, Сенегал, Гвиана), что не помешало им приехать в столицу метрополии и получить великолепное образование.
При Парижском университете они стали издавать журнал «Чернокожий студент», в котором туманно рассказывали о проявлениях расизма, свойственного чуть ли не всем парижанам. Но одно дело, когда негра отказался обслуживать полуграмотный бакалейщик, а совсем другое, когда институты государства не оставляют тебе пространства для самореализации. Леопольд Сенгор, несмотря на все гримасы дискриминации, первым из африканцев получил в Сорбонне учёную степень агреже по классической филологии и французской лингвистике. После чего без особых проблем занялся преподавательской деятельностью во Франции. Вероятно, для его учеников и их родителей негр в роли учителя был ещё в диковинку. Возможно, они даже бросали ему неприятные фразы. Зато когда Сенгор со товарищи составили сборник поэзии в духе негритюд, предисловие к нему написал популярный Жан-Поль Сартр.
И он был не одинок. Многие парижские интеллектуалы давали трибуну представителям негритюда, потому что для них эти не слишком отёсанные чернокожие ребята были про чувство собственного достоинства. И поэтому их хотелось поддерживать, вне зависимости от достоинств их философии и литературы.
Со всеми своими антиколониальными выпадами Леопольд Сенгор более 13 лет был депутатом Национального собрания Франции от Сенегала и Мавритании. А заодно и госсекретарём при главе Совета министров Франции. А потом ещё 20 лет оттрубил президентом Сенегала. Можно ли принять из уст столь успешного политика утверждение, что французский колониализм был абсолютным злом?
Его ближайший дружбан Эме Сезер родился в многодетной семье портнихи и чиновника на Мартинике, а потом абсолютное зло отправило его учиться в парижский лицей Людовика Великого. Тем не менее именно Сезер написал эссе «Размышления о колониализме» – главный теоретический текст негритюда. Цитата: «К чему я веду? К этой идее: что не существует невинной колонизации, и никто не колонизирует безнаказанно; что цивилизация, оправдывающая колониализм – и тем самым грубую силу, – это уже больная цивилизация; цивилизация, страдающая от моральной болезни…»
Трудно сказать, смог бы Сезер привести пример хоть одного племени, которое, завоевав территорию, припасы и женщин другого племени, коллективно решило бы: нет, мы не можем опираться на силу, а победы в войнах нам неинтересны. После чего пожали бы руки побеждённым, вернули имущество и ушли восвояси. По логике Сезера выходит, что все цивилизации больны. Римская империя – самая больная цивилизация древнего мира, поэтому нужно отменить римское право, разнести Колизей и остатки Форума.
Когда Гитлер начал мировую войну и взял Париж, Сезер заявил, что, в его понимании, нацизм является воздаянием Европе за преступления колониализма. Кто про что, а вшивый про баню. Конечно, Сезер мог пойти другим путём: просто признать, что колониализм был противоречивым, но неизбежным этапом развития человечества, перестать ковырять старые раны и жить дальше. Но кому тогда было бы интересно слушать этого Сезера? И разве удостоился бы он государственных похорон, на которых присутствовал президент Франции, когда помер в 94 года?
И было бы удивительно, если бы у негритюда не появилось продолжателей. «Мостом» между ним и постколониальной теорией стал Франц Фанон. Тем более он тоже родился на Мартинике, учился у Эме Сезера, и его тоже «подсадил» в вагон к парижским интеллектуалам неутомимый Сартр. Франц Фанон сражался с немцами в рядах французов, а потом против самих французов в Алжире. Для него арабы, изгнавшие из Алжира потомков вандалов и византийцев, не были колонизаторами. А французы, никого не изгонявшие, – были.
Фанон пишет, что идеологическая сущность колониализма заключается в систематическом отрицании «всех человеческих качеств» у колонизированных народов. Звучит опять же странно для представителя колонизированных народов, получившего образование в Лионском университете и работавшего главврачом больницы, несмотря на призывы к свержению строя. Но иначе каши не сваришь: разозлить колониальное общество – дело непростое.
Следующий шажок в развитии постколониальной теории – ориентализм Эдварда Саида. Активист палестинского движения и профессор Колумбийского университета, Саид ещё в начале 1960-х являл собой эталон левого интеллектуала, каким он стал сегодня. Он одним из первых ввёл понятие «социальных конструктов», позволяющее запутать любой спор: мол, что такое культура, личность, голод? А ничто – абстракция, конструкт, строительный блок для формирования выгодной кому-либо теории. Западные интеллектуалы создали культурную концепцию «Востока», которая, по мнению Саида, позволила европейцам подавлять стремление азиатских народов к самовыражению. Для них весь восточный мир – низший и отсталый, иррациональный и дикий в отличие от прогрессивной и цивилизованной Европы.
Но даже если попытаться отнестись к концепции Саида всерьёз, то следует немедленно признать конструктом и его ориентализм. Ведь конструкт, по Саиду, – это всё, что нельзя увидеть, потрогать и напрямую измерить как физический объект. И что значит «Запад»? Разве Французская республика и Королевство Великобритания – это близнецы-братья? А под «Европой» всё равно, что подразумевать – Норвегию, Португалию или Венгрию? Не передёргивает ли уважаемый Саид колоду, когда рисует нам разницу между Западом и Востоком как непреодолимую, отрицая универсальные стремления и интересы людей. Разве ценности Просвещения, которые так раздражают постколониалистов, «европоцентричны»? Разве Аль-Хорезми, Ибн Сина или Бабур не согласились бы, что власть разума, равенство граждан перед законом, вера в постоянное улучшение общества, веротерпимость и образование могут быть восприняты людьми и за пределами Европы?
Но для большинства постколониалистов образование и наука всё равно «европоцентричны». А истоки колониального дискурса они находят в Древней Греции, поскольку Аристотель в «Политике» предлагает расовую классификацию, где выше всех стоят греки, словно созданные для управления «варварскими» народами. У Лисия, Исократа, Платона, Цицерона тоже проскакивает, что персы, скифы, египтяне – «отсталые», «неполноценные» и «женоподобные». Для постколониалистов это повод плюнуть в Ренессанс: вот, мол, возрождение каких ценностей началось в Северной Италии в XIV веке. А завершилась эта чёртова эпоха открытием Америки и конкистадорами. А оттуда уже рукой подать до создания колониальных империй и «великих держав». И хуже в мире никогда ничего не происходило.
Душевные травмы
Разумеется, постколониалисты натягивают сову на глобус, чтобы обосновать претензии левых политиков: мол, мы радеем за угнетённых, и поэтому нам все должны. Но кое в чём они правы: многие образованные европейцы в XVIII-XIX веках действительно считали себя «породой небес», которая не чета неграм и азиатам. По сегодняшним меркам они были отъявленными расистами. Но по меркам своего времени – лишь следовали за интеллектуальным мейнстримом и верили своим глазам.
Португальцы и голландцы ещё в XV веке описывали ужасающую бедность Африки: здесь не знали ни письменности, ни колеса, ни плуга. Но вот что удивительно: местные не торопились это всё перенимать и через 300 лет после появления европейцев. Оказалось, при существующих институтах это не имело смысла! Половину рабочих рук составляли рабы, а налогообложение было совершенно произвольным. Специальный налог взимали каждый раз, когда король Конго ронял свой головной убор. А какие тут могут быть инвестиции, если ты вкладываешь свои кровные, а всю прибыль заберут фискалы короля? Конголезцы, вопреки здравому смыслу, переносили свои деревни подальше от городов (то есть потенциальных рынков сбыта сельхозпродукции), чтобы не быть ограбленными опричниками.
Население Сомали и Южного Судана с древности имело письменность на основе арабской вязи, но когда британцы пришли в этот регион, они с удивлением обнаружили, что местные ею не пользуются. Народ давно сообразил, что письменность означает учёт и контроль, в том числе налоговый, и опасался нового витка закабаления. Даже местные вожди не спешили пропагандировать грамотность, поскольку зафиксированные письменно договорённости с простыми смертными могли ограничить их произвол. Почему бы белым колонизаторам не гордиться, что в их странах другие порядки?
Тем не менее к середине XIX века рабство пало даже на американском Юге. Это в находившийся под турецким правлением Египет ещё долго будут завозить десятки тысяч рабов, когда французы уже организовали выборы чёрного депутата от Сенегала в Национальное собрание. Так почему же именно европейцы так сильно задолжали бывшим подданным?
Почему-то именно в 1960-е, когда Франция, Великобритания и Нидерланды по максимуму вкладывались в колонии, а потом практически мирно их отпустили, постколониальная теория начала радикализироваться. Самые дикие её установки, повторяющиеся по сей день, родились в те годы. Мысли Эдварда Саида о том, что знание не открывается, а изобретается, был придан налёт категоричности. А раз Запад противопоставляет себя Востоку, заявляя: «Мы рациональны, а они суеверны», «мы честны, а они лживы», надо белых исследователей заменить на небелых. «Пренебрежение общества к знанию чернокожих – результат расизма», – формулирует Кехинде Эндрюс. Практически не скрывается реальная цель – реформировать образование, поставив его в зависимость от прикладных положений теории.
«Исследовательская справедливость» исходит из убеждения, что такие способы получения знания, как наука, рациональное мышление, эмпиризм, объективность, универсальность, были переоценены, а эмоции, опыт, религиозная вера, традиционные нарративы и обычаи – недооценены. Изданная в 2015 году книга Эндрю Джоливетта «Исследовательская справедливость: методологии социальных изменений» – ключевой текст направления, подводящий итог полувековым изысканиям. В нём прямо заявлено, что чиновники при принятии решений должны учитывать не доводы и доказательства, а эмоциональное, культурное, религиозное измерения. Продукт научного труда должно оценивать, исходя не из его качества, а из идентичности производителей.
Дальше – больше. Нарушения прав женщин, геев и атеистов в пространствах строгих исламистских культур трактуется теорией не как авторитарная особенность ислама, а как следствие западной колонизации и империализма, извративших местную культуру и сделавших её насильственной. Чуть ли не всё гуманитарное знание изобретено для оправдания злодеяний и атлантической работорговли. «Термин «исследование» непрерывно связан с европейским империализмом и колониализмом», – озвучивает новую догму Линда Тухивай Смит из новозеландского университета Уаикато.
Деррик Белл, первый афроамериканский пожизненный профессор Гарвардской юридической школы, стал одним из основателей критической расовой теории (КРТ), которая позиционировала себя как академическое движение учёных. Однако её отношение к науке сомнительно. Наука опирается на опыт и анализ, факты и право подвергать их сомнению. А с точки зрения КРТ рациональное мышление – это западная философская традиция, которая несправедливо ущемляет женщин и расовые меньшинства. Важны не беспристрастные результаты опыта, а идентичность и положение индивида в обществе, влияющие на то, как он достигает знания. «Позиция субъекта – это вся и всё в моём анализе закона», – пишет Патриция Уильямс. Ричард Дельгадо и Джин Стефанович полагают, что «статус меньшинства подразумевает компетентность в вопросах расы и расизма». А Алан Фримен доказывал, что антирасистское законодательство на самом деле поддерживает расизм.
Но скорее уж КРТ глубоко расистская доктрина сама по себе. Она приписывает только белым людям глубокие моральные недостатки. Расизм якобы встроен в их культуру, и его не избежать. С её точки зрения расизм – это власть и предрассудки, а раз власть только у белых, они и есть корень зла. Поэтому только небелые могут говорить о расизме, а белым положено просто слушать, поскольку им недостаёт «расовой выдержки».
Критическая расовая теория уже давно проникла в вузы и школы. К ней обращаются специалисты по здравоохранению, чтобы узнать «дискриминацию по представлениям», якобы нарушающую первую поправку к Конституции. Эту белиберду продвигает движение Black Lives Matter. В их теоретических построениях белым фигурам просто некуда ходить на шахматной доске. Если они замечают расизм, то это потому, что они расисты. Если не замечают, то, значит, привилегии позволяют им не замечать.
Ещё недавно движение за гражданские права ставило перед добропорядочным человеком достижимую цель – относиться ко всем людям одинаково независимо от их идентичности. Целью было обеспечить людям равный доступ ко всем правам, свободам и возможностям, уравнять их путём запрета дискриминации. Классик КРТ Кимберли Креншоу находит такой путь неприемлемым и предвзятым, поскольку для геев, лесбиянок и чернокожих «политика, основанная на идентичности, стала источником силы». То есть ряду людских сообществ понравилось иметь привилегии, и уже поэтому «политику идентичности» преступно прекращать. А за что им положены эти привилегии? Потому что раньше привилегиями обладали не они. КРТ называет это «позитивной дискриминацией». А Дельгадо и Стефанович возмущаются самой ситуацией, в которой «позитивная дискриминация подвергается резким нападкам».
Создаётся впечатление, что в начале XXI века Запад решил бросить вызов своим культурно-историческим основам, которые за короткий промежуток времени претерпели радикальную «оруэлловскую» трансформацию. Кто в здравом уме мог бы представить себе, что конгрессмены на полном серьёзе станут обсуждать идею законопроекта о дефинансировании полиции в США? Причём идея эта исходит из недр Black Lives Matter, среди лидеров которого одна половина чалилась в тюряге, а вторая избежала этого только по недосмотру полиции. Какие аргументы они приводят, кроме очевидного резона, что полиция мешает им грабить супермаркеты? Самые что ни на есть «постколониальные». «Скрытая предвзятость и просто откровенный расизм заложены в способах работы полиции в этой стране. Ведь она была основана как патруль для контролирования рабов», – говорит сооснователь движения Опал Томети. Словно в местах, где не практиковался рабский труд, и полиция оказывалась не нужна.
Но по этой логике и торговый флот глубоко порочен, раз невольников когда-то перевозили через океан на кораблях. И хлопок нужно запретить, если при его производстве давным-давно эксплуатировался рабский труд. Вроде бы совершенно очевидно, что хвост виляет собакой. А люмпен-активисты, представляющие несколько разрозненных квазирелигий, на наших глазах сплетаются в цельный неототалитарный концепт. Такое мировоззрение выдвигает на первый план социальные и культурные обиды и стремится превратить всё в политическую игру с нулевой суммой, выстроенной вокруг расы, пола, гендера, сексуальности и других маркеров идентичности. «Социальная справедливость» на самом деле представляет собой строгую, легко узнаваемую ортодоксию. Которую тем не менее непросто перекричать, и ещё труднее навязать борьбу по правилам.
Поделиться
Поделиться
