Вспоминая отца: не только о наследстве
В моей жизни был один человек, которого я любила безгранично. Мой папа – Георгий Юнгвальд-Хилькевич, создатель «Д’Артаньяна и трёх мушкетёров», «Узника замка Иф», «Ах, водевиль, водевиль…» и других фильмов, ставших частью нашей общей памяти. Но для меня он всегда оставался просто папой.
В тот день мы собирались на его день рождения – ему должно было исполниться 81. Но утро началось с тревожного звонка. «Юре плохо, мы едем к Бокерии», – сказала его супруга Нодира. Отец стал задыхаться, и «скорая» приехала быстро. Врачи сделали уколы, стало чуть легче. В клинике его сразу взяли в реанимацию, откачали жидкость из лёгких, уложили в палату – «на пару дней».
Поздно вечером я позвонила на его мобильный. Через несколько гудков услышала слабый, сиплый голос: «Аллё». Слава Богу, живой! Через три дня отца выписали, и мы договорились навестить его уже на следующей неделе.
Но 3 ноября в пять утра снова звонок. Нодира плачет: «Юрке плохо. Мы в Боткинской. Приезжай». Я помчалась. В вестибюле встретила Нодиру: «Представляешь, уже информация прошла, что Юра в тяжёлом состоянии. «Скорая» сливает СМИ всё…» Отец почувствовал недомогание утром, давление упало до 40 на 20. Он успел шепнуть: «По-моему, уже всё…» Его вынесли из дома, везли на каталке, укладывали на спину, а он пытался повернуться на бок – болели шейные позвонки.
Мы сидели перед реанимационной. Врачи совещались: «Нужна операция на брюшину… Он в сознании, согласие дал». Операция закончилась вечером, когда уже стемнело.
«Можно его повидать?» – спросила Нодира. «Звоните врачу в реанимацию», – ответили ей. Нодира набрала номер, спросила: «Как себя чувствует Георгий Эмильевич?» В трубке медсестра повторила вопрос, но в ответ раздался крик: «По этому больному никакой информации не давать!»
«Я – жена! Вы не имеете права!» – крикнула Нодира, но в ответ – гудки отбоя.
Мы пытались подняться на шестой этаж – не получилось. Всюду охрана, никто не дал слабину. Папа был за семью замками. Тогда мы пошли к заведующему. «Ничего обнадёживающего вам сказать не могу», – сказал он.
«Может быть, посоветоваться с врачами из Германии или Израиля? Полететь чартером?» – спросила Нодира. «Его нельзя отключать – он умрёт», – ответил заведующий. «Мы всегда в трудные минуты были вместе. Пустите меня к нему», – выдохнула Нодира.
В конце концов мы добились разрешения на посещения. Каждый день ездили в Боткинскую. У папы были тёплые кисти, всё тело укрыто толстым одеялом. «Папа, я держу тебя за руку. Ты чувствуешь, что это я?» Врачи говорили, что больные, подключённые к искусственной системе жизнеобеспечения, слышат, когда с ними разговаривают. Вокруг лежали такие же больные.
11 ноября утром всё было кончено. Папы уже не было. Нодире позвонили из Боткинской рано утром. Я ещё ничего не знала. Вдруг звонок в дверь – это моя дочь Настя. Она ехала на работу, услышала по радио, что «на 82‑м году ушёл из жизни известный…», развернулась и поехала ко мне. Мы плакали.
Папа говорил: «Больше всего не хочу лежать в холле Союза кинематографистов». Всё было совершено по православному обряду. В церкви. Шура Ширвиндт стоял на лестнице, потерянный, с трудом поднимался по ступенькам. Прощался с другом, сподвижником, единомышленником.
При выходе из церкви подскочила журналистка НТВ: «Как будете делить наследство?» Я ответила: «Мы решили, что всё останется Нодире. И я, и мой муж, и моя дочь. За наследство драться не будем! Так хотел папа».
На Троекуровском кладбище, считающемся престижным, батюшка монотонно отпевал папу. Первым на чёрном лимузине уехал Боярский. Я видела, как он стоял поодаль и утирал слёзы. Приезжали Дима Марьянов, другие актёры. Всё было как в тумане.
Светлая тебе память, папочка! Аминь! Я очень тебя любила.
Наследство – не только материальное
Как-то для телевизионной программы сняли сюжет, где одним из персонажей был мой папа. Продюсеры Первого канала обсуждали тему наследства на примерах состоятельных семей. Программа вызвала резонанс.
Признание отца, что он уже всё отписал третьей жене Нодире, многих шокировало. Меня часто спрашивали журналисты, что я думаю по этому поводу. Я отмалчивалась, но сейчас решила сказать.
Всем было интересно, почему папа не оставил мне наследство. Но это не значит, что он меня мало любил. Он просто боялся, что его молодая жена, оставшись без опоры, будет нуждаться. Я же, по его мнению, была защищена мужем.
Программа больно кольнула. Кто-то цинично ёрничал мне в лицо: «Неужто звёздный папа старшенькую совсем не любит? А как же внучка?» Было неприятно, что нашу личную жизнь обсуждают на всех углах. Но в программе не было моего интервью, никто не слышал моей точки зрения. Я бы ответила, что меня мало волнуют квартиры, машины и дачи. У меня всё есть. А что я особенно ценю – это хорошие отношения с папой.
«Бывшая» дочь – остроумничал кто-то. Я натужно смеялась, такого ещё не слышала. Кто-то ругал Нодиру на чём свет стоит. Я не могу жаловаться – отец всегда присутствовал в моей жизни, помогал, решал бытовые проблемы, дарил подарки, платил алименты, вытирал сопли. О том, что всё завещает Нодире, он сказал мне прямо. «Зачем? – спросила я. – Я и так знаю о твоём решении. Зачем этот шум?» «Привыкай, мы – публичные люди», – ответил папа.
Но тема наследства, на мой взгляд, освещена узко. Наследием для наследников нужно считать не только материальные или культурные ценности, но и ту жизненную мораль, которую каждое поколение отцов вкладывает в своих детей. Родители не могут «дать» или «не дать», «лишить» или «отписать» то, что уже вложили в нас, и то, чем можно гордиться или стыдиться.
Что касается наследства… Я храню папины театральные эскизы, несколько собственных портретов, шпоры из «Мушкетёров», кожаный пиджак с плеча Высоцкого и амулет, подаренный папой.
Наталия ЮНГВАЛЬД-ХИЛЬКЕВИЧ, дочь режиссёра Георгия Юнгвальд-Хилькевича, журналист
Поделиться
Поделиться
